Круппу не чужда печаль. Пузатому коротышке достаточно взглянуть на собственную талию, чтобы охватить трагедии былых излишеств и согласиться: чему быть суждено, то и будет. На сердце так тяжело, что его приходится грузить на тачку (ну почти что), и даже не подмигнув игриво на прощанье, он покидает скорбную таверну «Феникс» и отправляется по жаре в конюшню, где займется своим добродушным мулом, ловко избегая щелкающих челюстей и лягающихся копыт.
Лик луны разбился на тысячу блестящих глаз. Ничто не укроется, все на виду. И всем понятно, что прятать нечего. Жуткое столкновение неизбежно.
Громадное давление тушит пожары – так тушат пальцами фитиль свечи, пуфф! Тут, там, повсюду. Но это благословение приносит тяжкое бремя. Бог умер, пакт заключен, и на улице, где на всех углах собираются зеваки, благородный воин сидит на коленях, согнувшись и низко опустив голову. Ветер подхватывает цепи, тянущиеся от его меча, тянет их, рвет на мелкие части, исчезающие в дыму, окутавшем город.
Поднимется ли он снова?
Примет ли последний вызов?
Что это за воин? Тисте анди с белой гривой, чьи руки запятнаны братской кровью?
Но взгляните поближе. Его сердцевина по-прежнему горит ярко и чисто и крепнет силой его несгибаемой воли. Он примет все душевные раны, ведь Аномандр Рейк не видит иного выбора, не приемлет другого.
Тише. Дайте ему еще несколько мгновений покоя.
Пузатый коротышка едет в Даруджистан.
Бывают искушения, которые для кого-то могут оказаться непреодолимыми. Если понадобится, пузатый коротышка может оказаться самым надежным препятствием.
Только спросите человека с молотом.
Пока воин шел по городу – позади тоблакай и ведьма, по бокам три, а теперь четыре Гончих Тени, – вол и телега остановились у ворот усадьбы. Шедшие впереди два человека разделились: один вернулся к телеге и положил дрожащую руку на грудь лежащему – боясь, что не почувствует сердцебиения, – но через мгновение раздался тихий всхлип, но всхлип облегчения. Второй поспешил к боковой двери и дернул плетеный шнурок колокольчика.
Он присел от хлопанья крыльев над головой и поднял взгляд, но не увидел ничего, кроме непроницаемого покрывала дыма. Дрожа, он ждал и что-то еле слышно бормотал.
Дверь со скрипом открылась.
– Мастер Барук! Хорошо, что это вы, а не один из ваших проклятых слуг – через них не пробьешься. Послушайте, у нас раненый… он очень плох… ему нужен целитель. Мы заплатим…
– Сержант…
– Теперь просто Мураш, сэр.
– Мураш, прошу прощения, но я вынужден отказать…
Баратол обошел телегу и двинулся вперед; на мгновение он сжал кулаки, а потом потянулся за притороченным за спиной громадным топором. Все это он проделал инстинктивно, даже не замечая, и заговорил с отчаянной яростью:
– У него череп пробит! Он умрет без целителя – я этого не допущу!
Барук поднял руки.
– Я уже собирался уходить – больше тянуть нельзя. Меня ждут совершенно неотложные дела…
– Ему нужен…
– Мне очень жаль, Баратол.
И алхимик вернулся в калитку. Дверь защелкнулась.
Мураш взволнованно дернул ус и потянулся к Баратолу, который, похоже, готовился выбить дверь.
– Погоди, не надо – у меня появилась мысль. Отчаянная, но больше ничего в голову не лезет. Идем, тут недалеко.
В смятении Баратол ничего не ответил – он готов был ухватиться за любую надежду, сколько угодно призрачную. С посеревшим лицом он вернулся к волу; и они двинулись за Мурашом – Баратол, вол и телега с телом Чаура.
В пораженном мозгу осталось лишь несколько искорок. Черный прилив почти завершился. Отдельные вспышки, осознававшие себя Чауром, потеряли связь одна с другой и остались в одиночестве. Однако некоторые, очень важные искорки и без того всю жизнь знали только одиночество и не замечали путей, сулящих бесконечные возможности.
И вот одна искорка, дрейфуя в неожиданной свободе, двинулась по темному пути, который никогда не исследовала, оставляя за собой дрожащий след. И внезапно эта искорка вспыхнула, встретив другую такую же.
И что-то шевельнулось в глубине этого умирающего мира.
Понимание.
Узнавание.
Целый клубок мыслей, связей, переплетений, смыслов.
Мерцающий, ошеломленный собственным существованием посреди сгущающейся со всех сторон тьмы.
Мураш, шагающий шагах в десяти перед телегой по переулку, ведущему от усадьбы Барука, вдруг запнулся обо что-то. Выругавшись, он посмотрел на лежащий на булыжниках маленький предмет, а потом, нагнувшись, подобрал обмякшее тельце и сунул под плащ.
Снова выругался, пробормотав что-то вроде: «воняет, ну да носу мертвеца какое дело», – и пошел дальше.
Эту усадьбу Баратол узнал. Усадьба Колла. Мураш помог провести внезапно заупрямившегося вола по боковой дорожке, к первобытной чаще за оградой сада. Под ветвями деревьев было темно от непрерывно жужжащей мошкары. Между корявых стволов крался туман. Воздух густо пах прелым черноземом.
Слезы текли по щекам Баратола, исчезая в бороде.
– Я велел ему оставаться на корабле, – сказал он сдавленным, горестным голосом. – Он же всегда слушается. Чаур вам не неслух какой-нибудь. Или это Злоба? Она его заставила?
– А что он делал у тюрьмы? – Мураш сам не знал, зачем задал вопрос, лишь бы друг продолжал говорить. – И как он ее нашел, если никто не вел его? Какая-то проклятущая загадка.
– Он спас мне жизнь, – сказал Баратол. – Он пришел, чтобы вытащить меня, – и принес мой топор. Чаур, дуралей, почему ты не оставил все как есть?
– Так он поступить не мог, – сказал Мураш.
– Знаю.
Они прошли по открытому месту и остановились у невысокой каменной стены, почти полностью укрытой лианами. Воротами служила арка из грубых камней, испещренных черными прожилками. За аркой виднелся почерневший фасад дома.
– Ну, давай сделаем, – прорычал Мураш, обходя телегу. – Пока вол не дал деру…
– Что сделаем?
– Понесем его по дорожке. Запомни, Баратол, с дорожки сходить нельзя, понял? Ни шага влево, ни шага вправо. Понял?
– Нет…
– Это дом Финнэста, Баратол. Дом Азатов.
Бывший сержант словно стоял в куче гниющего мяса. Обезумевшая мошкара бушевала вокруг.
Баратол, смущенный и испуганный, помог Мурашу поднять тело Чаура с телеги, и они двинулись – первым, спиной вперед, пятился фаларец, осторожно нащупывая дорогу по вымощенной плитками дорожке.
– Знаешь, – сказал Мураш, задыхаясь, ведь Чаур был очень крупным и даже обмякшего нести его было тяжело, – я вот подумал. Если проклятую луну можно запросто расколоть на части, кто может поручиться, что такого не будет с нашим миром? Мы можем…
