– С дороги! – взвизгнул Искарал Прыщ. – Что там за дурак и как он смеет тут валять дурака передо мной? Я его загрызу! Я его задавлю! Финт влево, уклон вправо, и мы мигом проскочим! Только посмотреть на этого жалкого мула – ему нас не догнать! Я тороплюсь к мечу. Он мой, да, мой! И пусть сам Престол Тени пресмыкается и заискивает! Искарал Прыщ, Верховный жрец Драгнипура! Самый страшный мечник десяти тысяч миров! Если думаете, что видели изменчивую справедливость, только погодите!
Он подался вперед и улыбнулся.
– Любезный сэр, не соблаговолите ли отодвинуться и убрать свое животное в сторонку? Мне нельзя опаздывать, понимаете? Я тороплюсь. – И вдруг зашипел: – Пошел в задницу, краснопузый шмат сала, который кто-то катал по лесу! Пошел! Брысь!
– Удивительно нелепо, – ответил Крупп с самой блаженной улыбкой. – Похоже, у нас недопонимание, ведь ты собираешься двигаться в направлении, на котором тебя ждет неизбежное столкновение не с кем иным, как с самим Круппом, Угрем Даруджистана. Бедный жрец, уже ночь на дворе. Твой бог знает, где ты гуляешь?
– Угорь? Крупп? Столкновение? Жирный и тупой – какое жалкое сочетание, и именно сегодня ночью! Послушай меня, езжай на другую улицу. Если встречу Дурного Угря, обязательно передам, что ты его ищешь. Это все, что я могу.
– Это вряд ли, но неважно. Увы, это я и есть – Крупп Дурной Угорь.
– Прекрасно, значит, мы встретились. Хорошо, что с этим покончено. А теперь пропусти меня!
– Крупп сожалеет, что какой бы путь ты ни выбрал, тебе помешает не кто иной, как сам Крупп. Разумеется, если только ты не решишь, что усилия того не стоят и что кончится эта затея плохо – и не вернешься благоразумно в свой тенистый храм.
– Ты не знаешь, чего я хочу, и поэтому не твое дело, чего я хочу!
– Сплошное недоразумение… но, может, хотя бы этот слюнявый дуралей понимает?
– Что? Думал, я не услышу? А я услышал! Услышал, жирный идиот!
– Он только думает, что услышал. Любезный жрец, Крупп уверяет тебя: ты не слышал, ты ошибся. Любезный жрец? Да, Крупп слишком щедр, слишком снисходителен; внимай-внимай! Или вынимай-вынимай? Неважно, эта ухмыляющаяся жаба не поймет. Да у его мула глаза умнее, чем у него самого. Что ж, любезный жрец, уже поздно и тебе пора баиньки, правда? И в тоскливом одиночестве, вне всяких сомнений. Да?
Искарал Прыщ выпучил глаза и ахнул. Его взгляд упал на бхокарала, который, сидя на булыжнике рядом, повторял гримасы жреца.
– Мои поклонники! Ну конечно! Вы! Да, вы! Собирайтесь и атакуйте жирного дурака! В атаку! Ваш бог велит вам! В атаку!
– Млавлаоблоссблэоублагмильэббинг-облайблафблаблаллблаяр-блаблабнаблахблалблах!
– Что?
– Бла?
– Бла?
– Ярб?
– Бе! Вы тупые, бесполезные уроды!
– Сам ты блаблублаблаблахлалалабала!
Искарал Прыщ нахмурился.
Бхокаралы нахмурились в ответ.
– Крысиный яд! – прошипел Прыщ. И улыбнулся.
Бхокарал протянул ему какашку. И улыбнулся.
Время разумных переговоров закончилось.
Дрожащий боевой клич Искарала Прыща прозвучал несколько придушенно, поскольку жрец подался вперед, поднявшись на стременах и растопырив пальцы, как когти хищной птицы, – и мулица неохотно двинулась вперед.
Крупп грустно смотрел на мучительно медленную атаку и вздохнул.
– Значит, до этого дошло? Ну, так тому и быть. – И он послал своего боевого мула вперед.
Скакуны сближались: шаг, другой. И еще шаг.
Искарал Прыщ царапал воздух, шатался и качался, голова болталась. Бхокаралы с криками кружились над ним. Мулица Верховного жреца отмахивалась хвостом.
Боевой мул Круппа принял вправо. Мулица жреца тоже приняла вправо. Головы животных поравнялись, затем плечи. Тут мулы и остановились.
Рыча и плюясь, Искарал Прыщ бросился на Круппа, который издал удивленное «уф». Верховный жрец сжал кулаки, выставил большие пальцы, клацал зубами – Угорь отмахнулся и совершенно случайно влепил пухлой ладонью Прыщу по носу. Тот откинул голову, ошеломленно ахнув. И возобновил атаку.
Они сцепились и в обнимку рухнули на булыжники.
Бхокаралы присоединились к схватке, обрушившись с небес с визгом и рычанием; сначала облепили соперников, а потом принялись драться друг с другом. Сжатые кулаки, выставленные большие пальцы, клацающие зубы. Со всех сторон набегали пауки, щипая крохотными жвалами всех, кто попадется.
Вся куча мала бурлила и кипела.
Оба мула отошли в сторонку и дружно развернулись, чтобы наблюдать.
А мы лучше оставим безобразную сцену.
Честное слово.
Когда в переулке появились две женщины, одетые в полупрозрачные платья, двигающиеся бок о бок с элегантной грацией – как сестры-аристократки, вышедшие на вечернюю прогулку, – Великие Вороны с криками разлетелись врассыпную, а Гончие Тени выстроились в ряд – шерсть дыбом, губы оттянулись, обнажая блестящие клыки.
Даже с такого расстояния Самар Дэв почувствовала исходящую от женщин силу. Она отступила на шаг, грудь сдавило.
– Да кто это такие, во имя Худа?
Карса не ответил, и она, обернувшись, увидела, что он смотрит на одинокого всадника, приближающегося со стороны озера. Всадник держал в руке копье; увидев оружие, Самар Дэв громко ахнула. Боги, теперь-то что?
Копыта коня гремели, как треснувшие храмовые колокола.
Не обращая на всадника внимания, Гончие Тени двинулись по направлению к двум женщинам. Пять громадных зверей шли осторожно, низко опустив головы.
В это самое время Высший алхимик Барук стоял у кареты во дворе усадьбы. Слугам и охранникам могло показаться, что он изучает безумное ночное небо, но никто из этих уважаемых людей не мог видеть его лица.
А он плакал.
Он не видел расколотой луны. Не видел проплывающих завитков дыма. Честно говоря, он не видел ничего, что могли видеть другие, потому что его зрение было обращено внутрь: на воспоминания о дружбе, на тяжкий груз, навалившийся потом; и в итоге на него накатывало нечто – он не был уверен, но, возможно, смирение.
В жизни приходится чем-то жертвовать, принимая тяжелые последствия. Бремя ложится на покорную спину или на плечи горьких мучеников. Таков выбор духа. И нет совершенно никаких сомнений в том, какой выбор сделал Сын Тьмы.
Великий муж мертв. Как много потеряно в эту мрачную ночь.
А он потерял друга.
И ничем не могло помочь понимание того, что многие сделали выбор и что у него своя роль в этом трагическом исходе.
Нет, он чувствовал только пустоту внутри.
Все казалось тонким и хрупким. Всё, что он ощущал в сердце, что он видел глазами. Очень хрупким.
