– О да, я буду играть с ними, пока они не выбьются из сил, пока все истины не выйдут наружу, пока сами чувства не зашатаются, пока сквозь космос не прокатится громовой раскат, а тени не вырвутся и не заполнят все вокруг. Ибо разве я не Маг Тени? О да, это я и есть! – Тут он вдруг наклонился вперед, словно распираемый беспокойством. – Но разве вы не рады, Госпожа Зависть? Не следует ли мне поторопиться к ней с приглашением срочно посетить сей замечательный сад? Можете распоряжаться мною, как собственным слугой. Я готов исполнить любое ваше желание! Хотя, разумеется, не любое. Я исполню лишь то, что сочту нужным. Но пусть она пока считает, что я готов на все, – быть может, это вернет краску на ее лицо, утихомирит бурю в ее глазах, может, вода в канавке прекратит кипеть – между прочим, подробность весьма впечатляющая. Так, о чем это я, собственно?
В тот день у Сордико Куолм и Госпожи Зависть так и не получилось побеседовать.
Резчик, у которого перед глазами все плыло, а сил совершенно не осталось, пытался найти, где бы позавтракать. Набив брюхо, можно будет вернуться в таверну «Феникс», чтобы рухнуть там на койку. На более сложные тактические соображения сил сейчас не было, даже с этим планом возникли сложности. Уж кто-кто, а он точно не стал бы игнорировать все чрезвычайное многообразие тропинок, на которые способна свернуть человеческая жизнь, да и его собственный кружный путь из прежнего Даруджистана в нынешний, путь, столь многое в нем изменивший, немало всего ему даровал – и однако в сравнении с этим судьба, постигшая Вазу Видикас, совершенно его ошеломила и сбила с толку.
В конце концов ему удалось обнаружить свободный столик на открытой веранде ресторана с видом на Бортенов парк, где он и уселся, ожидая, пока его обслужат. Заведение из дорогих, и это напомнило Резчику, что денежки-то у него скоро кончатся. Вся обслуга оказалась из рхиви – три молодки, одетые во что-то вроде бы новомодное, то есть длинные, в пол, льняные юбки, неровно выкрашенные индиго, и облегающие жилеты из черной кожи, под которыми ничего не было. Волосы забраны в узловатые косички, так что глазу открывались пришитые поверх ушей ракушки от двустворчатых моллюсков. Украшения выглядели довольно изящно, но давали нежелательный побочный эффект – одна из прислужниц уже дважды прошествовала мимо, совершенно не слыша попыток ее подозвать. Он решил, что на третий раз придется дать ей подножку, и тут же сам устыдился подобного импульса.
Наконец он привлек-таки внимание прислужницы, и та приблизилась.
– Чаю, пожалуйста, и что у вас там сегодня на завтрак.
Заметив его достаточно скромный костюм, прислужница скучающим тоном осведомилась, глядя в сторону:
– Какой именно завтрак – фруктовый или мясной? Яйца? Хлеб? Мед? А чай какой? У нас их двадцать три сорта.
Он нахмурился.
– Ну… на ваше усмотрение.
– Прошу прощенья?
– Сами вы чем сегодня завтракали?
– Оладьями, разумеется. Как обычно.
– Оладьи у вас тут есть?
– Разумеется, нет.
– Так, а чай вы какой пили?
– Никакой. Я пиво пила.
– Это что, рхивийская традиция?
– Нет, – ответила она, по-прежнему глядя в сторону, – это я так справляюсь с радостями грядущего дня.
– Нижние боги, да просто принесите хоть что-нибудь. Мяса, хлеба, меду. И чаю без всей этой замысловатой ерунды.
– Отлично, – отрезала она и, взмахнув юбками, унеслась прочь.
Резчик надавил на переносицу, пытаясь унять все усиливающуюся головную боль. Думать о прошедшей ночи не хотелось. О том, как они с Вазой сидели на кладбище, колокол за колоколом, на каменной скамье, слишком близко друг к другу. О том, как наконец занялась заря и он увидел, что с нею сделали всего-то несколько лет – усталые морщинки вокруг глаз, другие, в уголках рта, как она потяжелела с возрастом, как сделались более заметными формы. Он повторял себе, что та девочка, которую он знал, все еще там, внутри. Он замечал ее в случайных жестах, в вырвавшемся у нее негромком смешке. Вне всякого сомнения, в нем она видела то же самое – затвердевшую оболочку, шрамы от ран и потерь, жизненную накипь.
Он уже не тот. И она уже не та. И все же они сидели рядышком, словно старые знакомые. Словно давние друзья. В прежние времена пространство между ними переливалось бы струями детских надежд и напрасных амбиций, теперь они как бы наловчились ничего не замечать, но струи все равно сливались воедино – в нечто романтическое, в какую-то странную ностальгию.
Больше всего Резчика беспокоил разгорающийся в ее глазах жизнерадостный свет – особенно после того, как он сам ощутил похожее удовольствие в тех смутных воспоминаниях, которыми они обменивались, в обволакивающем их вместе со скамейкой сиянии, не имеющем ничего общего с восходящим солнцем.
Все это было абсолютно неправильно. В конце концов, она замужем. И из благородных – хотя нет, вот эта подробность сейчас совершенно не важна, ведь ее предложение не имеет ничего общего с вопросами приличий и никогда не должно сделаться предметом общественного порицания.
Ей скучно. Она хочет любовника. Хочет того, что могла бы иметь, но отказалась. Вторая попытка, вот чего она хочет.
Вот только возможны ли вторые попытки?
Это было бы… гадко. Отвратительно. Как он вообще может думать о подобном?
Быть может, Апсал'ара все это видела. Видела меня насквозь, всю мелкость моей души, слабость воли. Я ведь не способен устоять перед женщиной, верно? Нет, я готов упасть в ее объятия. Я меняю форму, чтобы ей соответствовать, слиться без единого зазора, словно единственный известный мне путь к женскому сердцу – воплотить в себе ее мечты.
Быть может, она верно поступила, бросив меня.
Что нужно от него Вазе? Отвлечься и позабавиться, чтобы развеять скуку от роскошной жизни? Надо признаться, есть подозрения, что все не так просто. Он заметил в ней какой-то сумрак, означающий, что обладание им представляет для Вазы что-то еще. Возможно, свидетельство собственной низости. Собственного падения. Или даже нечто большее, еще мрачней.
Прислужница рхиви принесла чайник, блюдце со свежим хлебом, истекающий медом горшочек и чашку нарезанных фруктов. Он уставился на накрытый перед ним стол, безуспешно пытаясь вспомнить, когда именно появились все эти блюда.
– Ты мне нужен, – сказала она, когда цвет неба снова сделался различимым, и слова эти прорвались сквозь навалившуюся на него усталость, – Крокус. Резчик. Как тебе самому будет угодно. Я это поняла в тот самый миг, как тебя увидела. До этого я всю ночь ходила по городу, просто ходила, и все. Кого-то искала, сама того не осознавая. Жизнь моя сделалась вопросом, на который, как я думала, никто не способен ответить. Ни мой муж, ни вообще кто-либо. И тут я вижу тебя, стоящего на кладбище, словно призрак.
О, ему все известно о призраках, о том, как они способны неотвязно следовать за тобой, будь то ночь или день. Как умеют скрываться в твоей собственной душе. Да, о призраках он знает все.
