– Знаешь, моя сестра когда-то была влюблена в него.
– В Аномандра Рейка? Нет, я не знал.
– Его смерть знаменует начало.
– Начало чего?
– Конца, Резчик.
Он не знал, что ответить. Пролетели несколько мгновений.
– Ты говоришь – любила когда-то. А что случилось?
– Он получил Драгнипур. По крайней мере, я думаю, что дело было в этом. У нее ведь очень подходящее имя, у моей сестры.
Зависть.
Резчик бросил быстрый взгляд на стоящую рядом красавицу, подумав о ее собственном имени, – и мудро промолчал.
Безумный звон колокола, которого не было, наконец прекратился, и Скиллара смогла снова выбраться на крышу храма, чтобы обозревать город. На озере она увидела, как на одиноком корабле подняли паруса, ловя утренний бриз. Паруса были ей знакомы, и она какое-то время следила за ними.
А кто на борту? Ну, разумеется, Злоба. И Баратол – если у него осталась хоть капля здравого смысла. Рядом – улыбающийся Чаур, громадное дитя, с детской любовью, которая никогда не будет знать предательства, хотя бы до того дня (надо надеяться, десятилетия спустя), когда состарившийся кузнец отправится в постель последний раз. Она почти видела его лицо, глубокие морщины, угасающие черные глаза – и все жизненные потери слетают, как вуали, пока он не перестает видеть.
Чаур не поймет. Чувства слепо вломятся в него, как кабан в чащу. Будет ужасно смотреть на него, видеть несчастное дитя, свернувшееся в комок от боли, которую он не понимает, от потери, которую не в силах оценить.
И кто тогда позаботится о нем?
А как же милая Скиллара? Почему она не с ними? Хотела бы она знать ответ. Однако она поняла правду о себе. Она обречена, как стало ясно, предлагать мягкое утешение проходящим душам. Мостик, чтобы скрасить одиночество в их путешествии.
А еще, похоже, обречена раскрывать объятия не тем любовникам, отдавать себя без остатка и не быть любимой в ответ.
Она стала разменной монетой в череде упущенных возможностей, составляющих историю неуклюжей жизни.
Сможет она жить с этим? Не скатившись в жалость к себе? Наверное, время покажет.
Скиллара набила трубку, высекла огонь и глубоко затянулась.
Какой-то звук заставил ее обернуться.
Баратол подошел ближе, ладонью скользнул по ее затылку, нагнулся и поцеловал. Долгим, крепким, страстным поцелуем. Когда он наконец отстранился, она ахнула, распахнутыми глазами глядя в его глаза.
Он сказал:
– Я кузнец. Если нужно выковать цепи, чтобы удержать тебя, я сделаю это.
Она моргнула и гортанно рассмеялась.
– Осторожнее, Баратол. Цепи удерживают обоих.
Он смотрел серьезно.
– Ты сможешь жить с этим?
– Не оставляй мне выбора.
Летим, друзья, на крыльях любви! От колокольни, где мужчина и женщина обрели друг друга, к туго надутым парусам, где другой мужчина смотрит на запад, мечтая о сладком лунном свете над садом, о женщине, что стала второй половиной его души.
Легкий порыв ветра в открывшуюся дверь, сладкий вздох – стражник входит домой, и его обнимает жена, пережившая бесконечную ночь страха; теперь он у нее в объятиях, и все хорошо, все правильно, а дети кричат от радости и скачут по кухне.
Река горя прокатилась по Даруджистану, а следом разгорается утро. Пора восстанавливать жизнь, так много ран предстоит залечить.
Мешочек с монетами плюхается на стол перед женщиной, ощутившей прелесть вдовства; она чувствует себя так, словно проснулась от кошмара длиной в десятки лет. Это и есть для нее момент любви – только для нее и ни для кого другого.
Хватка заходит в корчму, где со слезами на глазах ждет Дымка, а Самар Дэв смотрит на них, сидя за столиком, и улыбается, но улыбка эта тоскливая, и Самар Дэв думает – какие двери ждут ее, какие окажутся незапертыми и что там за ними.
А в храме Искарал Прыщ промокает чернила и ликует над своим литературным шедевром. Могора измученно наблюдает за ним, но уже подумывает о союзе с Сордико Куолм.
Бхокаралы, сбившись в кучу, обмениваются свадебными подарками.
Два охранника усадьбы, после бурной ночи, завалились в бордель – и не нашли там никого. Любовь придется отложить, ну и что тут удивительного?
На пороге скромного жилища и мастерской Тисерра стоит, глядя на двоих самых любимых людей своей жизни. На краткий миг ее воображение разыгрывается не на шутку. Она берет себя в руки и небрежно спрашивает:
– Завтрак?
Торвальд застывает.
А Раллик только улыбается.
Пузатый коротышка необъятного размера элегантно пробирается через обломки обратно к таверне «Феникс». Нельзя отстраняться от печали, но можно бросить взгляд на более приятные вещи. И скорбя на свой манер, с кексами, он тоже вздыхает тоскливо. Любовь это город, в самом деле, прекрасный город, где тысячи и тысячи путей ведут через свет и тень, через спертый воздух и благоухание, захватывающие дух ароматы и захватывающую дух вонь; есть и золотая пыль в канавах, и возрождение сквозь слезы.
И вот, наконец, маленький мальчик, шагающий в дуэльную школу через золотые лучи солнца; он останавливается в десяти шагах от сидящей на скамье женщины; он беззвучно говорит что-то.
И через мгновение появляются две девчушки и замирают, уставившись на Драсти, и с визгом бросаются к нему.
Женщина поднимает взгляд.
Какое-то время молчит, глядя на вцепившихся в мальчика Мяу и Кроху. А потом всхлипывает и словно хочет отвернуться…
Но Драсти этого не потерпит.
– Нет! Я пришел домой. Вот что: это я пришел домой!
Она не смотрит ему в глаза, но все равно всхлипывает. Машет рукой.
– Ты не понимаешь, Драсти. То время, то время… у меня нет добрых воспоминаний о нем. Ничего хорошего не вышло, ничего.
– Неправда! – кричит он, чуть не плача. – Неправда. Я вышел, я.
Как знает теперь Скиллара, некоторые двери невозможно удерживать закрытыми. Крепкая правда выбивает любые запоры.
Скалла не знала, как с этим справиться. Но она справится. Справится. И смотрит сыну в глаза – так, как никогда не позволяла себе делать. И неплохо получилось.
А что же беззвучно произнес Драсти, перед тем как его заметили? А вот что:
– Смотри, Бэйниск, вот моя мама.
Эпилог
Давай, давай же, бушуй,
Жалуйся на мои рассказы,
Что раны твои бередят,
Вскрывают старые шрамы,
И кровь мешается со слезами.
Сказанье сказанию рознь,
И это несправедливо,
Как несправедливо и то,
Что в мире, полном раздора,
Деяния меркнут с годами.
Я поймаю твой взгляд,
Буду смотреть не моргая
И рассказ поведу
О живых и погибших,
Страх внушая словами.
А потом я скажу,
Что каждый рассказ – это дар,
И что наши шрамы и раны
Становятся не видны
В пространстве между нами.
«Проклятье барда» Рыбак кель-Тат
Нимандр стоял на вершине цитадели, облокотясь на холодные каменные зубцы. Внизу одинокая фигура, удаляясь, пересекала поле древнего побоища. Спиннока Дюрава ожидала судьбоносная, волнительная встреча, и Нимандр тревожился, ведь именно он приказал воителю отыскать любимую.
