Услышав за спиной шаги, он оборачивается.
Она стоит перед ним, черные волосы переливаются, на лице не оставили следов ни солнце, ни ветер, глаза – точно идеальное отражение фиолетовых цветов на стене сада. Сквозь белое льняное платье он может видеть очертания ее тела, эстетически совершенные изгибы и округлости – те линии и формы, что шепчут на своем собственном тайном языке, пробуждая желание в душе мужчины.
Он знает, что дорога к сердцу пролегает через любое из пяти чувств.
Госпожа Зависть внимательно смотрит на него, и он не возражает, поскольку, в свою очередь, смотрит на нее.
Они могут поговорить о сегулехах – мертвых, в бочках, или живых, что служат в усадьбе. Могут обсудить то, что, как оба они чувствуют, стремительно приближается. Он может рассказать про свой гнев, его безмолвную, убийственную сталь, столь холодную, что прикосновение к ней обжигает, – и она прочтет в его глазах, что слова не лгут. Быть может, она станет бродить по скромному садику, кончиками пальцев касаясь трепещущих лепестков, и говорить о желаниях, что таила в себе так долго, почти перестав чувствовать мириады корешков и побегов, которые они пустили в ее душу и тело – а он, быть может, предостережет ее насчет связанных с ними опасностей, риска, с которым ей предстоит столкнуться и, более того, принять его – а она лишь вздохнет и кивнет, понимая заключенную в его словах мудрость.
Насмешливый флирт, ошеломляющую самовлюбленность и прочие способы себя развлечь, которыми Госпожа Зависть пользуется, общаясь со смертными этого мира, в сад она с собой не взяла. С тем, кто ее ожидает, такое не требуется. Рыбак кель Тат немолод – и она иной раз сомневается, что он вообще смертен, хотя выяснять не рискует, – да и божественным телом не обладает. Однако среди его даров, если она решится унизить его и себя подобным перечислением, числятся голос, мастерское владение лирой и еще дюжиной странных инструментов, а главное, взгляд, выдающий рассудок, который все видит, который прекрасно понимает все то, что видит, а также значение того, что скрыто и останется скрытым, – да, рассудок, что проступает сквозь взгляд и во множестве намеков, посредством которых он и приоткрывает свою манеру видеть, свою поразительную способность к состраданию, которую может принять за слабость разве что совершеннейший болван.
Нет, над этим мужчиной она издеваться не стала бы – да, сказать по правде, и не могла.
У них нашлось бы много что обсудить. Но они просто стояли, глядя в глаза друг другу и не отводя взгляда, а вокруг сгущались полные ароматов и секретов сумерки.
Достигни бездны, пошвыряй туда ошеломленных богов! Небо лопается, день сменяется ночью, потом оно лопается снова, обнажив плоть пространства и кровь времени – смотрите, как оно рвется, как брызжут сверкающими красными каплями гибнущие звезды! Моря выкипают, земля плавится, исходя паром.
Госпожа Зависть обрела возлюбленного.
Поэзия и страсть возвещают об одном и том же, и да, это та самая тайна, что заставляет даже душегубов и безмозглых болванов стонать по ночам.
Обрела возлюбленного.
Возлюбленного.
– Мне снилось, что я беременна.
Торвальд застыл в дверях и наконец откликнулся – чуть поздней, чем следовало:
– Так это же замечательно!
Тисерра, стоявшая у стола со своим последним гончарным экспериментом в руках, озадаченно взглянула на него.
– Полагаешь?
– Конечно, дорогая. Можно испытать все связанные с этим неприятности без того, чтобы они случились на самом деле. Могу себе представить твой вздох облегчения, когда ты проснулась и поняла, что это всего лишь сон.
– Твой я, безусловно, представила, любовь моя.
Он прошел в комнату, рухнул на стул и вытянул ноги.
– Происходит что-то странное.
– Просто вдруг накатило, – сказала она. – Не обращай внимания, Тор.
– Я про усадьбу. – Он потер лоб. – Кастелян занят единственно тем, что смешивает снадобья от болезней, которыми никто не болеет, да и в любом случае лекарства его, прежде чем помочь, кого хочешь добьют. Два внутренних охранника день и ночь лишь мечут костяшки, и это ведь не совсем то, чего ждешь от беглых сегулехов, да? Если же всего этого недостаточно, Ожог и Лефф взялись ревностно исполнять свои обязанности.
Тут она фыркнула.
– Я это серьезно, – заверил ее Торвальд. – И, кажется, понимаю причину. Они это тоже чувствуют, Тис. Странности. Госпожа отправилась в Совет, предъявила свои права на место, и никто ей даже слова поперек не сказал, если верить Коллу. Можно было ожидать, что к ней теперь зачастят представители различных фракций внутри Совета, пытаясь заручиться ее поддержкой… Но гостей нет. Никого. Как такое вообще может быть?
Тисерра внимательно смотрела на мужа.
– Не обращай внимания, Тор. Ни на что. У тебя несложные обязанности – пусть такими и остаются.
Он поднял на нее взгляд.
– Хотелось бы мне, поверь. Только все мои инстинкты сейчас вопят в голос, как если бы над моей спиной раскаленный кинжал занесли, так его. И не только мои, с Ожогом и Леффом то же самое. – Он вскочил и принялся расхаживать по комнате.
– Я за ужин еще не бралась, – сказала Тисерра. – Готов будет не скоро – не хочешь пока прогуляться до «Феникса», пропустить кружечку-другую? Увидишь Круппа – передавай ему привет.
– Что? А, ну да. Мысль неплохая.
Когда муж вышел, она обождала дюжину-другую ударов сердца, чтобы убедиться, что он вдруг не передумает, потом подошла к одному из тайничков в полу, нажала защелку и извлекла оттуда Колоду Драконов. Усевшись за стол, она осторожно сняла с нее чехол из оленьей кожи.
В последнее время она так поступала нечасто. Ей хватало чувствительности, чтобы понять, что вокруг Даруджистана собираются могущественные силы, и потому попытка любой выкладки сопряжена с риском. Однако несмотря на то, что Тисерра посоветовала Торвальду ни на что не обращать внимания, она прекрасно знала – инстинкты у мужа слишком острые, чтобы их игнорировать.
– Беглые сегулехи, – пробормотала она, покачала головой и взяла Колоду в руки. Она пользовалась версией Барука, к которой добавила несколько собственных карт, включая Город – в данном случае Даруджистан, – и еще одну, но нет, об этой лучше не думать. Разве что если придется.
Сквозь нее волной пронеслась дрожь испуга. Деревянные карты в руках казались ледяными. Она решила сделать спиральную выкладку и совершенно не удивилась, когда положила на стол центральную карту и та оказалась Городом – знакомый силуэт крыш и шпилей под сумеречным небом, а внизу сияют голубые огни, и каждый похож на затонувшую звезду. Она какое-то время вглядывалась в карту, пока огни не поплыли перед глазами, пока нарисованные сумерки не начали вливаться в окружающий мир, просачиваться в него, а он – в карту, туда, обратно, пока мгновение не оказалось зафиксировано, время – приколото словно вбитым в столешницу кинжалом. Она пыталась узнать не будущее – пророчествовать посреди собравшихся сил было слишком уж опасно, – но настоящее. Нынешний миг, то, куда крепится каждая ниточка в огромной паутине, опутавшей сейчас Даруджистан.
