При этой мысли он со стоном выгнулся и излился внутрь Вазы Видикас. Она громко вздохнула, прильнула к нему. Оба потные, в объятиях горячих волн.
Ни один не проронил ни слова.
Чайки снаружи провожали криками умирающее солнце. Приглушенные стенами возгласы и смех, негромкий плеск волн об усыпанный битыми черепками берег, поскрипывание лебедок – на пристани разгружались и загружались корабли. Мир снаружи оставался таким же, что и всегда.
Теперь Резчик думал о Скилларе, о том, что с его стороны нынешние отношения были предательством – точно таким же, как у Вазы. Верно, Скиллара не раз говорила, что их любовь – лишь стечение обстоятельств, что они ничего не ждут друг от друга. Она всегда настаивала на том, чтобы держать дистанцию, и если в интимные мгновения в обоих иной раз и вспыхивала страсть, то не совместная – обессилев, они быстро разлеплялись. И все же он подозревал, что сделал ей больно – когда они высадились в городе, какая-то его часть хотела отрезать все, что между ними было на корабле, словно конец очередной главы потребовал от него оборвать все нити и начать историю заново.
Но это невозможно. Паузы в жизненной истории вызваны скорее неспособностью выдержать слишком много, достижением того предела, за которым – временное истощение. Однако память ничего не отпускает, она тянется за тобой, словно сеть за кораблем, и в ее ячейках запутываются самые странные предметы.
Он повел себя несправедливо, сделав Скилларе больно и нанеся удар их дружбе. А теперь, похоже, зашел уже очень далеко, слишком далеко, чтобы можно было вернуться к тому, что, он понял, было драгоценней, истинней того, что он чувствовал сейчас, лежа под этой женщиной.
Говорят, никакая радость не выдержит веса правды. Распростертая сверху Ваза вдруг сделалась тяжелей.
Ваза из Дома Видикас тоже молчала, вспоминая сегодняшнее утро, один из тех немногих случаев, когда она завтракала в компании мужа. В выражении его лица она видела легкую насмешку или, во всяком случае, намек на нее, в тщательно выверенных жестах сквозила издевка, словно, сидя за столом друг напротив друга, они оба лишь играли шаблонные благопристойные роли. И, казалось, находили облегчение в том, как просто обоим дается эта фальшь.
Она подозревала, что удовлетворение Горласа отчасти основано на его знании про ее личную жизнь, словно ему была приятна ответственность за ее все ускоряющееся падение; что его непроницаемое спокойствие обещает поддержку, на которую можно положиться, остров, к которому можно направиться, когда слишком уж разбушуются волны, когда она почувствует, что уже не просто плавает над бездной, а именно тонет.
Тем самым ее так называемая личная жизнь оставалась его собственностью. Она ему принадлежала, так что он мог позволить пользоваться ею кому-то еще. Она даже стала ощущать между ними определенное влечение такого рода, какого давно уже… какого никогда еще не чувствовала. Она поняла, что такая делается ему желанней.
Кажется, он решил пройти по очень узенькому мостику. В конце концов, какая-то ее часть все же принадлежала ей самой – и никому другому, что бы они там ни думали, – и она, когда до того дойдет, будет следовать собственным решениям, делать выбор в свою пользу и больше ничью. Да, супруг ее затеял чрезвычайно опасную игру, что ему еще, может статься, предстоит обнаружить.
Он как бы между делом упомянул о размолвке между Шарданом Лимом и Ханутом Орром – само собой, какая-то мелочь, которая скоро забудется. Однако сейчас всё довольно напряженно, и ни один из союзников не желает ничего обсуждать с Горласом. Ханут Орр, однако, как бы между прочим упомянул Горласу в личной беседе кое-какие странные вещи – любопытные, похожие на намеки, ну да ладно. Очевидно, драгоценному эго Ханута Орра нанесена какая-то рана, но подобное неизбежно – такое эго постоянно нужно подкармливать, иначе оно попросту сдуется, наткнувшись на острые шипы действительности.
Настроение Шардана Лима тоже вдруг испортилось. То он по-настоящему счастлив, а на следующий день ходит надутый и раздраженный.
Хуже, чем дети, право слово. Начинаешь подозревать, что дело в женщине…
Ваза встретила новости без особого интереса, не без удивления обнаружив, что у нее неплохо выходит притворяться, блюсти необходимые приличия. Хозяйка Дома, жемчужная награда Хозяина, гладкая на ощупь, тонкая, словно фарфоровая статуэтка. Безразличная к окружающему миру и его грязным, неблаговидным подробностям. В конце концов, такова привилегия относительного богатства, поощряющая естественную наклонность сплести себе уютный кокон. Который предохраняет от обыденных неприятностей, банальных несчастий, всех тех тривиальных нужд и потребностей, тех грубых волнений, что делают жизнь простонародья невыносимой.
А потом ты с постепенно нарастающим ужасом обнаруживаешь, что мир у тебя внутри ничем особенным не отличается; что всех этих карикатурных недостатков человеческой натуры не избежать – они высятся рядом и сверкают, словно полированные безделушки, оставаясь, однако, столь же дешевыми и грязными.
Ваза молча размышляла о дарах, что достаются на долю избранных – а ведь сама она была избранной из избранных! Богатый муж, становящийся все богаче, один из его ближайших союзников в качестве любовника (и эту приманку она, возникни необходимость, готова использовать еще не раз), а теперь и другой любовник – о котором Горлас практически ничего не знает. Во всяком случае, надо на это надеяться.
Сердце ее вдруг затрепетало. Что, если он приказал за мной следить? Возможность была вполне реальной, только что она может поделать? И что сделает ее муж, обнаружив, что ее нынешний любовник в его игру не включен? Что он ему даже незнаком, явно вне его досягаемости, его чувства контроля. Поймет ли он тогда, что она тоже теперь вне его контроля?
Горлас может запаниковать. И, честно говоря, может возжаждать крови.
– Будь осторожен, Кро… Резчик. То, что мы затеяли, очень опасно.
Он не ответил, и мгновение спустя она, оттолкнувшись от него, встала рядом с узкой кроватью.
– Он тебя убьет, – продолжила она, глядя на него, еще раз видя его закаленное прошедшими годами тело, рельефные мускулы, покрытые боевыми шрамами. Он смотрел прямо ей в глаза, но его мысли и чувства оставались скрыты, неизвестны.
– Он ведь дуэлянт?
Она кивнула.
– Один из лучших в городе.
– Дуэлей я не боюсь, – сказал он.
– И напрасно, Резчик. В любом случае, учитывая твое… положение, не думаю, что он станет придерживаться формальностей. Наймет десяток бандитов, чтобы тебя прикончить. Или даже убийцу.
– И что, – спросил он, – я, по-твоему, должен делать?
Поколебавшись, она отвернулась, чтобы взять одежду.
– Не знаю. Просто хотела тебя предостеречь, любимый.
– Подозреваю, тебе грозит даже большая опасность.
Она пожала плечами.
– Не думаю. – Потом добавила: – Впрочем, ревнивцы и завистники непредсказуемы. – Она снова повернулась и посмотрела на него. – А ты, Резчик, завидуешь?
