– Даже здесь, дорогая, – сказал Горлас, – я вижу на твоих щеках трогательный румянец. Как это мило.
Ей показалось, что ее щеки касаются пальцы, чтобы сопроводить комплимент благословением. Но это оказалась встревоженная порывом пыльного ветерка бабочка, захлопавшая сухими, словно тальк, крылышками прямо у ее лица. Она отдернулась.
– Благодарю.
Само собой, это тоже было игрой. Он не хотел никаких скандалов – ни сейчас, ни в обозримом будущем. Она сказала себе это со всей возможной уверенностью, надеясь, что не ошиблась. С другой стороны, не лучше ли, если он взорвется и их семейные узы рассыплются? Освободив и его, и ее – не легче ли станет им обоим? Если только он не предпочел бы освободиться, убив ее. Такое ведь тоже случается?
– Полагаю, что дела потребуют не меньше трех дней. Так что две ночи меня не будет.
– Понимаю. Счастливого тебе пути, Горлас.
– Спасибо, дорогая. – Безо всякого предупреждения он шагнул к ней и свободной рукой сжал ее правую грудь. – Мне не нравится мысль, что это делает неизвестно кто, – проговорил он негромко все с той же непонятной улыбкой. – Я должен представлять себе лицо, и хорошо знакомое. Должен сукина сына чувствовать.
Она смотрела ему в глаза и видела в них чужака, оценивающего что-то холодно и профессионально, подобно облачителю усопших – такой пришел некогда сделать все необходимое с телом ее матери и почти сразу принялся за работу, скомкав и отбросив тонкую вуаль сочувствия, будто грязную тряпку.
– Когда я вернусь, – продолжил он, – мы поговорим. Подробно. Я желаю знать о нем все, Ваза.
Она знала, что сказанное ей вот сейчас будет эхом звучать в голове мужа практически в каждое свободное мгновение на протяжении трех дней и двух ночей, и к тому времени, когда он вернется, ее слова успеют его изменить – раздавив или же превратив в монстра. Она может сказать «Хорошо», как если бы он ее одолел, загнал в угол, и он ощутит немедленное удовлетворение – но вскоре оно приобретет иную форму, мрачную, малоприятную, и через три дня она увидит перед собой жаждущее мести существо. Она может ответить «Как тебе будет угодно», и он это воспримет как отпор и жестокое безразличие, словно его потребности ничего не значат, словно если она и соглашается, то разве что из жалости. Нет, сказать по правде, выбор слов у нее сейчас был довольно ограничен. Но он ждал ответа, и она быстро сделала этот выбор, так что ответ ее прозвучал спокойно и уверенно (хотя и не слишком):
– До встречи, дорогой.
Он кивнул, и она увидела, как расширяются его зрачки. Услышала участившееся дыхание, и поняла, что выбор оказался верным. Следующие три дня и две ночи Горлас будет гореть как на костре. Гореть от предвкушения, разыгрывая в распаленном воображении один сценарий за другим, но каждый окажется вариацией на одну и ту же тему.
Нет, Горлас, между нами, оказывается, еще не все кончено.
Он убрал руку с ее груди и, вежливо поклонившись, отступил в сторону, позволяя ей пройти.
Что она и сделала.
Мурильо взял на день напрокат коня, вместе с упряжью это обошлось ему в три серебряных совета, плюс еще двадцать в качестве залога. Животное стоило хорошо если пять из этих двадцати, и уж точно не больше. Сутулое, не меньше десяти лет от роду, усталое, изможденное, а в глазах такая тоска, что Мурильо укололо сочувствие, и он почти уже решил наплевать на залог, а коня оставить какому-нибудь добросердечному фермеру, располагающему обширным пастбищем.
Он медленно и осторожно двигался через забитые толпой улицы, пока не достиг Двуволовых ворот. Проехав тень арки, он пустил коня по мощеной дороге умеренной рысцой, минуя тяжело нагруженные фургоны, телеги и, время от времени, крестьян гадробийцев, согбенных под тяжестью корзин с соленой рыбой, кувшинов с маслом, связок свечей и прочего, что им требовалось, чтобы хоть как-то скрасить свою жизнь в жалких придорожных хижинах.
Миновав колонию прокаженных, он принялся внимательно осматриваться по сторонам в поисках ближайшего действующего пастбища. Довольно скоро он заметил овец и коз, разбредшихся по склону холма справа от себя. Вдоль гребня ковылял одинокий пастух, отмахиваясь кнутом от насекомых. Мурильо заставил коня сойти с дороги и направился к нему.
Старик заметил его и остановился.
Одет он был в лохмотья, однако посох его выглядел новым, совсем недавно пропитанным и отполированным. За много лет, проведенных на ярком солнце, на глазах у него образовались катаракты, он беспокойно и нервно щурился на Мурильо, который подъехал и откинулся в седле чуть назад.
– Приветствую тебя, добрый пастырь.
Тот лишь напряженно кивнул в ответ.
– Я ищу одного…
– Кроме меня тут никого нет, – ответил старик, взмахнув кнутом у лица.
– Это было несколько недель назад. Маленький мальчик – скорее всего, собирал здесь навоз.
– Забредают сюда такие из города.
Заметно было, что разговаривать ему не слишком охота. Старик облизывал губы, отгонял несуществующих мух. Ему есть что скрывать, понял Мурильо. Он соскочил с коня и шагнул ближе.
– Ты его видел, – сказал он. – Пять лет. Избит, возможно, без сознания.
Пастух отступил на шаг, приподняв посох.
– А что я должен был делать? – вопросил он. – Те, что сюда забредают, – у них нет ничего. Они на улицах живут. Навоз продают за кучку медяков. А мне тут никто не помогает, мы на других работаем. Каждую зиму жрать нечего – что я должен был делать?
– Просто скажи мне, что с ним случилось, – приказал ему Мурильо. – Тогда я, может статься, уйду да и все. Врать ты, старик, все равно не умеешь, если будешь продолжать, я могу и разозлиться.
– Мы даже не знали, выживет ли он, сударь, его чуть не до смерти избили. Наверное, умер бы, если бы мы его не нашли и не выходили.
– А потом?
– Продали. Нам самим-то на пропитание не хватает…
– Кому? Где он сейчас?
– На железных копях. «Эльдра», к западу отсюда.
Сердце Мурильо сжало холодом.
– Пятилетнего мальчика?…
– Их там кротами кличут. Так мне говорили.
Он вернулся к коню. Запрыгнул в седло, резко развернул животное. Погнал его обратно к дороге.
Через тысячу шагов конь потерял подкову.
Вол тащился со скоростью животного, для которого время не имеет никакого значения, что, вероятно, было мудро с его стороны. Шедший рядом человек с хлыстом периодически охаживал его по бокам, но скорее по привычке, чем из спешки. Плетеные кожаные ремни были не самым тяжким грузом, и, если погонщик удачно подгадает время, может статься, в поселке ему удастся выпросить себе обед и только потом уже пускаться в долгую дорогу обратно в город. Солнце к тому времени начнет клониться к вечеру, станет прохладней. А по нынешней жаре ни человек, ни вол спешить не собирались.
