«Рановато!» – испугалась Люба и метнулась в прихожую.
За дверью стоял молодой человек в голубой форме курьера. В руках он держал большую белую корзину с цветами. Корзина источала невероятный запах сирени. Там и была сирень – белая, фиолетовая, почти черная, светло-сиреневая, ярко-бордовая и голубоватая. Всех возможных и невозможных оттенков. На пышных, махровых кистях сверкали капельки воды.
– Это… мне? – растерянно, почти шепотом спросила она.
Курьер приподнял брови:
– Ну, если вы… Любовь Тимохина?..
– Да, – совсем растерялась Люба.
– Красиво, да? – улыбнулся какой-то детской улыбкой курьер, показывая взглядом на корзину. – И это в конце сентября!
Люба задумчиво кивнула и чуть покраснела:
– Красиво!..
Протянула руки, чтобы забрать корзину, но курьер занес сам. «Тяжелая очень!»
Люба кивнула, сказала «спасибо» и медленно затворила дверь.
Корзина благоухала, заполняя собой все небольшое пространство прихожей. И запахи сирени моментально проникали, просачивались, заползали в квартиру.
Люба наклонилась и увидела маленькую глянцевую карточку, проглядывающую сквозь пену соцветий.
«Фрау Любе, прекрасной и странной! Господин Проппёр – с уважением и любовью!»
«А-а… – разочарованно подумала Люба. – Ну… все понятно!»
Странным образом красота и очарование роскошной клумбы как-то сразу пропали… Сладкий и богатый аромат быстро улетучивался, растворялся, таял, как снежинки на батарее.
Или ей так показалось?
«Неживая какая-то», – подумала Люба и тревожно глянула на часы.
Муж Вова опаздывал.
Она подскочила к окну, но понервничать не пришлось – муж уже парковался во дворе.
Люба бросилась на кухню, чтобы поставить разогревать щи.
Раздался дверной звонок. Люба глянула в зеркало, поправила волосы, облизала губы, одернула майку и заспешила к двери.
Муж стоял на пороге. В руке он держал розовые гвоздики. Пять штук.
Молча протянул Любе. И та, взяв букет, уткнулась в него лицом: боже, как пахнет!
Хотя гвоздики издавали банальный запах гвоздик.
Вова, довольный и радостный, с улыбкой победителя и властелина смотрел на жену.
Увидев корзину с сиренью, нахмурился:
– А это… Что за дела?
Глаза его потемнели.
Люба махнула рукой, небрежно задвинула корзину ногой под табуретку и коротко бросила:
– Да так, ерунда! Немец шалит! На прощание, наверное…
И снова, блаженно зажмурив глаза, уткнулась в гвоздики супруга.
Вова расслабился, вздохнул, успокоился и широко улыбнулся.
Потом скинул пальто, снял ботинки и, посмотрев на жену, уткнувшуюся в его скромный букет, довольно сказал:
– Да ладно, хватит, Любань! Подумаешь… Да я для тебя!..
Очнувшись, Люба бросилась ставить гвоздики в вазу. А поставив, отошла на пару шагов – полюбоваться. У двери в кухню еще раз обернулась, бросив взгляд на цветы.
Вова сидел за столом и мазал горбушку черного хлеба горчицей.
– Не хватай раньше времени! – строго прикрикнула Люба и принялась наливать ему горячего супа. Вспомнила про сметану, положила полную ложку и села напротив.
…Женщина всегда готова замереть перед любимым. Особенно… когда он ест. И особенно – с аппетитом!
А еще – готова простить ему все. Ну, если он действительно… любимый мужчина!
Зачем вы, девочки…
Зинаида точно не входила в число любимых учителей.
Почему? Да все просто – она не была нам интересна. Нам нравилась молодая русичка – красивая, яркая. Еще в фаворитах ходили географичка и англичанка – первая умела увлечь, а вторая, Светочка, – о ней ниже – была просто модницей и красоткой.
А труд – ну это вообще, знаете! Кому из подростков мог нравиться этот урок? Смешно! Имелось в виду, что нас должны научить трудиться. Привить навыки, что ли? Причем навыки четко делились по гендерному признаку. Девочки должны были стать хорошими и примерными хозяюшками – уметь готовить и шить. А кому охота заниматься подобной чушью в четырнадцать лет? Например, шить фартуки и мужские трусы. Или делать мережки на кухонных полотенцах. Или варить щи – постные за неимением мяса. Не до экспериментов было в советское время, чтобы мясо переводить на уроке!
Мальчики же строгали бессмысленные табуретки и скворечники.
Словом, из нас делали женщин, а из них – мужиков.
Девчачий кабинет труда находился на первом этаже, по дороге в буфет и ровно напротив библиотеки. Кабинет труда мужеского – в подвале и назывался строго: «Мастерская».
В девчачьем на столах стояли швейные машинки, и однажды появилась плита – электрическая «Лысьва», раскочегарить которую было огромным испытанием.
Трудяша – а мы называли ее именно так (кстати, теперь я уловила в этом слове мимолетную нежность) – была женщиной крупной, тяжелой, даже громоздкой. На голове – жидкая примитивная «химия» мелким бесом, черные брови (немилосердный какой-то цвет) и морковная помада. В ушах – ярко-красные «леденцы», конечно же, в розовом золоте. На пальце – кольцо из той же серии, типа комплект.
Одевалась она серо и скучно – черная или коричневая юбка, невнятная блузка и туфли мужского покроя. А поди достань тогда что-то веселенькое такого-то размера! Да и, наверное, ей казалось, что учитель должен выглядеть скромно и строго – этакий дресс-код советских времен.
Теткой она была невредной, но такой постной и скучной, что…
Относились мы к ней с терпеливой скукой, как к неизбежности, что ли. И еще со снисходительной насмешкой. Потому что знали – наша Зина влюблена. В нашего же физрука, между прочим.
Начнем с того, что она была старше его – уже смешно, не так ли? Второе – Зина была нехороша собой, грузна и несимпатична. Безвкусна и простовата. Незатейлива и примитивна. А нате вам, влюблена! И самое смешное, что она и не думала это скрывать! Полоумная старуха, ей-богу!
А было той «старухе», думаю, лет пятьдесят с небольшим. Совсем с небольшим.
В ее голубых глазах застыли и ожидание, и надежда, и… Ну что там еще у влюбленных?
Не прячась от посторонних глаз, от учеников и коллег, не стесняясь, она на глазах у всей школы караулила предмет своих воздыханий у лестницы, ведущей из спортзала. В столовке брала ему обед и забивала место, чтобы сидеть рядом. А после уроков торчала на улице – поджидала любимого.
Тяготился ли этим физрук? Непонятно. Но злости или раздражения видно не было. Заботу он снисходительно принимал.
Физрука звали Сергей Анатольевич. Был он строен, мускулист и совершенно обычен. Стандартен. Обычный такой мужичок из толпы, ничего примечательного – слегка кудряв, слегка сед, в меру курнос. Подбородок, правда, выдавал в нем сильную личность – тяжеловатый, квадратный, с риской посредине – настоящий брутал, так объяснялась эта анатомическая особенность.
