Голема это озадачило. Он снова попытался двинуть ногой. Внутри что-то взбурлило, глаза-изюминки засветились. По мере того, как остывал хлебный мякиш, Калач все лучше себя осознавал.
- Ка... лач... – повторил он. – Я... Ка... лач...
Пожевав беззубыми губами, голем стал повторять все слова, что успел услышать за свою короткую жизнь.
- Вста... вай... – бубнил он. – Иди... сюда... Будешь... Ка... лачом... лачом... Сюда... Стой... здесь... там... там... стой... здесь... Вста... вай... лачом... будешь... Создал... я... тебя создал... Лук... та... Кла... хозя... ин... твой хозяин... Молодец... Калач... молодец... понял... Калач понял... Калач – молодец... Луктацио Клабб... хозяин... Стой здесь... там...
Слова быстро закончились. Клабб произнес всего несколько фраз. Калач битый час крутил их все, повторял в разном порядке.
Он понимал их смысл. Сидящие внутри тетраграммы не только оживляли его, не только позволяли двигаться, но и давали глубинное постижение слов хозяина. Без этого голему никуда, ведь он существует для выполнения приказов.
Но сознание Калача было чистым, как у грудного младенца. Чары не делали его умным сразу же, с первых минут жизни. Калач стоял в дверях, смотрел внутрь амбара, разглядывал алхимическую печь и тахту со спящим на ней хозяином... в его недрах продолжали формироваться мысли.
Была середина ночи, когда он сумел повернуться. Глаза-изюминки засветились еще сильнее – Калач увидел внешний мир.
Королевский дворец купался в лунном свете. Деревья покрылись цветами. Журчал фонтан, усыпанный разноцветными камушками. И было это так красиво, что Калач раззявил пасть. Какая-то из тетраграмм взорвалась ментальным импульсом, заставляя голема испытывать... он назвал бы это удовольствием, если бы знал такое слово.
В таком положении его и застал утром Клабб. Хлебный голем смотрел на просыпающееся подворье. Солнце только показалось из-за горизонта, но на голема уже таращились два пажа и поваренок.
К обычным-то големам они привыкли – большинство созданий Клабба старше этих мальчишек, - но оживший калач...
Один из пажей уже тыкал его длинной палкой.
- А ну, брысь отсюда! – закричал на них волшебник. – Пошли вон, негодные! Я вас сейчас хворостиной!.. Потом не плачьте!.. Не плачь потом, ты!..
Мальчишки с хохотом разбежались. А придворный маг стал осматривать и ощупывать свое творение.
За ночь Калач остыл и подсох. Кое-где потрескался, но это не страшно. Чар вложено много, не развалится.
- Вон пошли... годные... негодные, - бормотал он. – Хворостиной... хворостиной... не плачь... те... потом... не плачь... ты...
- Ого, да ты и вправду говоришь! – обрадовался Клабб. – У меня еще никогда не получался говорящий голем!
- Говорящий... голем... говорящий... ты... да ты... ого говоришь...
- И отчетливо говоришь. Молодец какой. Ну-ка, пойдем внутрь, хватит детвору веселить.
Внутри Клабб еще раз придирчиво осмотрел Калача. Неказист, конечно. Не калач по виду, а булка скорей уж. Огромная подгорелая булка с такой рожей, что ночью встретишь – гнома сделаешь со страху.
Но главное-то – что внутри!
- Говори! – приказал Клабб.
- А. А. А. А. А...
- Говори что-нибудь другое!
- О. О. О. О. О...
- Стоп, хватит! Подожди-ка, подожди... спой!.. Спой песню!
- Я-а-а... Кала-а-ач!.. Ты-ы... не пла-а-ачь!..
- Ух ты!.. – изумился волшебник. – Да ты поэт!
Пел Калач так ужасно, что болели уши. Но он появился на свет меньше суток назад. Его словарный запас умещался на ладошке. Но при этом он уже понимал, что есть «песня», и сумел соорудить плохую, но рифму. Так что Клабб остался доволен и стал думать, для чего это создание можно приспособить.
Умный голем ценится куда выше обычного истукана.
Даже такой нелепый.
- Повторяй за мной! – приказал Клабб. – Калач.
- Калач.
- Голем.
- Голем.
- Мэтр Луктацио Клабб.
- Мэтр Луктацио Клабб.
- Отлично! – засиял волшебник. – Ты понимаешь, кто такой Луктацио Клабб? Это я. Я твой создатель. Твой... папа, можно сказать.
- Папа.
Волшебник умиленно улыбнулся.
Мэтр Клабб не отличался талантами и не поднялся выше специалиста. Он умел делать элементарных рабочих големов, предпочитая работать с глиной. Умел мастерить игрушки, знающие два-три фокуса. Умел создать голема охранного – собственно, Номер Один и Номер Два, вот уже полвека стерегущие дворцовые ворота.
Но Калач... Клаббу было очень скучно, и он напихал в него столько тетраграмм, сколько вообще-то вкладывать в голема не рекомендуется. Волшебник просто хотел посмотреть, что из этого получится. На многое он не рассчитывал.
И теперь ему снова стало жаль, что он не сделал Калача из материала попрочнее. Огромный ходячий хлеб, даже в такой крепкой корке, долго не проживет.
Хотя... он же обработал его живительной глазурью. И полбутылки еще осталось. Можно покрыть еще одним слоем.
Так волшебник и сделал.
Смазанный эликсиром, Калач ярко заблестел. Трещины на корке растворились, от голема снова пошел неповторимый аромат свежего хлеба.
Клаббу даже захотелось есть. Он запахнул халат, сунул ноги в шлепанцы и засеменил в столовую, где трижды в день имел сомнительное удовольствие общаться с его королевским величеством.
Хотя нынешний король в этом отношении еще терпим. Он просто любит рассуждать на разные темы, жестикулируя при этом вилкой или ножкой брабулякра. Есть другим при этом не запрещает, так что можно просто его не слушать. Все равно тем у короля от силы полтора десятка, и обычные его сотрапезники давно выучили их наизусть.
Его покойный батюшка был куда хуже. Обычно-то человек тихий и спокойный, он резко преображался после третьего бокала вина. Опьянев, венценосец становился буен и искал, на ком сорвать гнев. В лучшем случае он выбирал жертву и долго читал ей нотации. В худшем – устраивал кому-нибудь показательную порку. Один раз попытался отправить к позорному столбу и Клабба, но все же спохватился, вспомнил, что тот – гражданин Мистерии, так что даже король не может его наказывать как заблагорассудится. Для такого нужна действительно веская причина, а не просто «дело нужно делать, а не сидеть, как сыч в шапке».
Но дед нынешнего короля был хуже всех. Хитрый жадный старик. Это он закабалил маленького Клабба на всю жизнь, прикинувшись Медеором во плоти и подсунув договор невиданной щедрости.
Наверняка он сейчас мучается в самом болезненном воздаяте.
Калач, оставшись один, сделал шаг. Потом еще. В этот раз ему не давали приказа стоять на месте, и он с удивлением обнаружил, что может ходить сам.
