Моя мать знала Анну Андреевну Ахматову еще с 20-х годов, когда была «серапионовой сестрой» «серапионовых братьев». После маминой смерти в 1973 году я обнаружил ее записи, к сожалению, немногочисленные: так и не собралась написать, хотя знала очень многое и очень многих. Я позволю себе привести здесь ее воспоминания об истории памятника А. Блоку.
«Во время войны останки А. А. Блока были перенесены со Смоленского кладбища на Литераторские мостки Александро-Невской лавры, и в начале 46-го или в конце 45-го года Союз писателей возложил на меня обязанность организовать установку памятника А. А. Блоку на его могиле. В самом начале 1930-х годов издательство писателей предлагало Л. Д. Блок водрузить памятник А. А. Блоку, на что Любовь Дмитриевна ответила: „Сашеньке будет тяжело“.
Мы запросили Комитет по делам искусств, и нам было ассигновано 25 тысяч рублей. Это были очень маленькие деньги (на памятник Янке Купале было истрачено, кажется, не менее 75 или 100 тысяч).
По совету то ли Ольги Берггольц, то ли Прокофьева я обратилась в Музей скульптуры с вопросом, чем они могут нам помочь. Там оказалась фантастическая женщина — Тамара Федоровна Попова, директор музея, которая пообещала, что постарается отобрать один из бесхозных памятников; она повела меня в хранилище, предложив выбрать обелиск, на который можно поставить барельеф. В 46-м году барельеф был утвержден Прокофьевым, и к 7 августа памятник Блоку был готов.
Седьмого августа 1946 года я, созвонившись с Анной Андреевной, заехала за ней, и мы отправились на кладбище. С нами в машине случайно оказался И. Эвентов, при котором произошел следующий разговор.
— Правда ли, что Блоку установлен памятник из бесхозной скульптуры? — спросила Анна Андреевна, обратившись ко мне.
Я ответила утвердительно. Помолчали. И вдруг Анна Андреевна сказала:
— Зоя Александровна, если я умру и вы будете устанавливать памятник на моей могиле, ни в коем случае не берите его из „бесхозных“.
— Помилуй бог, Анна Андреевна, не будет ли вам тогда все равно?
Немного подумав, Ахматова сказала:
— Пожалуй, вы правы, мне будет все равно.
На кладбище торжественного митинга не устраивали, выступил, кажется, Евгеньев-Максимов и кто-то еще, но я знала, что дело сделано — у Блока есть памятник…»
Кстати, о бесхозных памятниках. Когда в 1852 году умер Николай Васильевич Гоголь, славянофилы почему-то отказались участвовать в его похоронах. Но спустя какое-то время одумались, и предводитель славянофилов С. Т. Аксаков установил на могиле Гоголя в Даниловом монастыре валун, на который водрузили большой каменный крест. Памятник этот простоял долго, а когда в 1934 году кладбище ликвидировали, останки Гоголя перенесли на Новодевичье и вновь водрузили аксаковский валун, но уже без креста. В начале 50-х, когда готовились к столетней годовщине смерти писателя, власти решили навести порядок с гоголевскими памятниками: задвинуть замечательный памятник Андреева во двор дома, где жил Гоголь в последние годы жизни, на Гоголевском бульваре установить новый, более созвучный эпохе (тот самый, что «От советского правительства»), а на могиле писателя поставить бюст. Так аксаковский валун оказался не у дел и валялся у кладбищенской ограды. В те годы на кладбище часто приходила и ухаживала за могилой своего мужа скромно одетая женщина, у которой не было денег на памятник. Ей приглянулся валун, и она спросила разрешения у кладбищенского начальства. Берите, сказали ей, валун бесхозный. Так на могиле Михаила Афанасьевича Булгакова появился памятник, доставшийся ему от его самого любимого писателя…
Не знаю, знала ли эту историю Ахматова. Может быть, наученная горьким опытом Блока, Анна Андреевна решила не пускать дело на самотек и сама позаботилась о том, чтобы после ее смерти люди знали ее последнюю волю. Вот это место в ее «Реквиеме»:
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась, —
Последняя с морем разорвана связь, —
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
На ее могиле в Комарове сначала стоял простой деревянный крест, а позже возникла непонятная каменная стена с окошком и каким-то голубком. Но не нужен он здесь, если не живой и если памятник стоит не там, где ему должно стоять, как завещано Анной Андреевной. Одно утешает — памятник не из «бесхозного фонда», как у Блока. И на том спасибо…
Владимир Высоцкий
Об открытии памятника Владимиру Высоцкому на Ваганьковском кладбище я узнал совершенно случайно. Казалось бы, я не тот из Форсайтов, который все узнавал последним. Как-никак москвич, актер, газеты почитываю, знакомые есть. В газетах, разумеется, об этом не было ни гугу. Вечером того же дня страна узнала обо всем от голосов из-за бугра. По счастью, есть у меня одна подруга. Знакомая всей Москве Тата. Жена Додика. Если хотите узнать, как пройдет международный турнир по шахматам, кто станет главным режиссером весьма успешного театра, на ком так и не женится записной ловелас — адресую вас к моей подруге Тате. Ну что бы я и еще пол-Москвы делали без Таты? Результат прихода и вынесенное резюме после посещения Театра имени Ленинского комсомола инкогнито членом Политбюро, идеологом партии товарищем Лигачевым сообщила мне все та же Тата. Увидели бы я и еще пол-Москвы без Таты «Железный барабан» Шлендорфа, королевское шоу с Джином Келли в Лондоне, вручение «Оскаров» Аль Пачино и Владимиру Меньшову в Голливуде? Нет. Я бы только видел «Что, где, когда?» и бенефис Людмилы Гурченко по телевизору.
О Тате можно спеть песню, сочинить поэму — да что там поэма? Она достойна эпоса. Я спокойно мог жить в Москве без транзистора и узнать, что, например, вчера Михаил Шемякин у себя в мастерской в Париже принял Михаила Барышникова и тот читал присутствующим стихотворение Бродского на английском языке…
Вот от Таты я и узнал, что долгожданное открытие памятника Высоцкому состоится завтра и что ей поручено отсутствующим в Москве Иосифом Кобзоном возложить венок. Этот венок с надписью на ленте лежал в багажнике серой «Волги», на которой заехали за мной в 11 утра моя подруга и ее приятель. Тата волновалась: «Народу будет уйма, как пройдем? Мы, Мишаня, тебя вперед, как визитную карточку». Но когда наша «Волга» только подъезжала к воротам Ваганьковского, стало ясно, что столпотворения нет. Это показалось мне удивительным. Прошедшей зимой я был на Ваганьковском в день рождения Володи — стояли кордоны и штанкеты, порядок поддерживала милиция, очередь до метро, люди с цветами, венками терпеливо ждали момента, когда они подойдут к могиле и возложат принесенные ими гвоздики и розы. Я тогда, пользуясь привилегией известного милиции артиста, прошел без очереди и тоже положил на холм из цветов свои гвоздики, постоял. Потом пошел к могиле Даля, к Енгибарову и Есенину. Всюду был народ, всюду лежали цветы, хотя и в значительно меньшем количестве. О дне Даля знают немногие. О дне Енгибарова не знаю и я. Хотя у подножия его памятника лежали две гвоздики, с моими их стало пять, на заснеженном постаменте клоуна в больших ботинках с зонтиком и бронзовым цветочком, столь не совместимым с понятием «вечность». Но тогда был день Высоцкого…
