— Плыву, — смутилась я, нехотя поднимаясь.
Для меня сорок минут были всего лишь разогревом. Мир подал руку, помогая вылезти, и опустил на мои плечи полотенце, принимаясь осторожно вытирать. Промокнул шею, спустился ниже, коснулся непривычно чувствительных сосков…
— Рррр, — поморщилась я, а он сцапал и прижал к себе, закутывая в полотенце.
Опустился носом к шее:
— Все равно пахнешь мной, — констатировал довольно.
Наши взгляды встретились в отражении зеркала. Глаза одинаково горели у обоих.
— Обалдеть! — подалась я вперед. — Вот такого еще не было. — То есть глаза у меня и раньше полыхали во время работы, но не так. Теперь они больше напоминали тигриные и излучали мягкий желтоватый свет. — И как это контролировать?
— Перестать меня хотеть, — оскалился довольно зверь.
— Я же есть хочу! — смутилась я. Щеки вспыхнули — по ощущениям — до ушей.
— Одно другому не мешает, — он потянул меня в гостиную к накрытому завтраку.
— Что говорит Келль? — и, не дав ответить, покачала головой. — Как он это делает?
Как-то было не до него, но теперь ничто не мешало выспросить все про странности друга Мирослава.
— Он просто сильно отличается от всех. Переживает…
Мир поставил передо мной большую чашку латте.
— Спасибо. Он очень необычный… А что у него за зверь?
— Кит — белуха.
Я вытаращилась на Мирослава, забыв обо всем.
— Кит?! — наконец, обрела дар речи.
— Да, — кивнул он, усаживаясь рядом на стул. — И это реально проблема.
— И как же он… оборачивается?
— Раз в год на три месяца я отвожу его к Белому морю.
— Я бы в жизни не подумала, что такое возможно. Он говорил мне, что не из стаи… А как вы с ним познакомились?
— Его нашли на берегу пять лет назад, поместили в больницу. Но хорошо, там были свои люди — позвонили мне. Келль не помнит ничего из прошлого.
— Но при этом так много знает, — задумалась я. — А ты не пробовал искать его семью?
— Он просил этого не делать. Говорит, что чувствует — так лучше.
— Он тебе очень дорог.
— Да, пожалуй.
Мы помолчали какое-то время. Я — глядя в окно, он — на меня. Погода портилась, город тонул в сумерках, несмотря на полдень.
— А ты? — повернулась я к нему.
— Я? — вынырнул он из какой-то глубокой задумчивости, и мне на миг показалось, что я ему недостаточно вернула: выглядел устало или озабоченно — не разобраться.
— Как оборачиваешься ты? И… когда? Надолго?
— Я не скоро обернусь, — улыбнулся он.
— Почему? — насторожилась я.
— Потому что не могу бросить тебя.
— Почему?
Мир красноречиво замолчал, не спуская с меня глаз. Ждал, что догадаюсь сама? А я вроде бы и поняла, но боялась все же признаться.
— Пока не появятся дети, плюс еще год.
Я сглотнула:
— А не слишком… долго?
Он отрицательно покачал головой:
— Зверь во мне не доминирует, иначе это я бы ждал, пока он найдет самку и заделает детенышей. К счастью, барсы — одиночки. А вот несколько волков мы так потеряли.
— Ого!
— Ешь, — усмехнулся он, подталкивая ко мне тарелку с сэндвичами. — Вина?
Я только заметила бутылку с бокалами на его рабочем столе у окна.
— Позже. А как все это происходит?
— Оборот?
— Да.
— У меня дома есть специальная комната, я там закрываюсь, а через сутки выскакиваю из дверцы на улицу уже барсом…
— Сутки? — изумилась я.
— А ты думала, я в воздухе оборачиваюсь, как в кино? — усмехнулся он. — Сутки — самый маленький срок оборота. Первый раз он занял почти неделю, — Мир нахмурился. — Мне казалось, я умер за эту неделю несколько раз и родился заново.
Я еле дышала, слушая.
— А как это изначально происходит? — увлеклась, забыв про сэндвичи и кофе. — Как ты со зверем соединяешься?
Он тяжело вздохнул, глядя на меня:
— Я не все могу объяснить, но чисто физически… я нашел своего зверя и установил с ним «статус кво» — кто главный. Договориться мало — важно удерживать его всю жизнь. Почувствует слабину — возьмет верх. — Он сделал паузу, собираясь с мыслями. А мне казалось, я стою у истоков такого невероятного чуда, что просто распирало грудь от восторга. — Потом зверь уходит и умирает. А у мужчины сразу же начинается оборот. В первый оборот вообще ни черта не помнил, как с попойки.
— А потом?
— Я помню только эмоции в звере. Его тело ведь не адаптировано к человеческому восприятию. Хотя Келль говорит, что возможно полное восстановление себя в звере, но я пока не понимаю, как. — Он склонил голову набок и усмехнулся. — Аня, выдыхай!
А я и правда сидела с распахнутыми глазами и раскрытым ртом, будто мне было пять лет, и кто-то рассказал страшилку. Только страшилка оказалась реальней, чем вся моя прошлая жизнь.
— Единственный раз, когда мне это удалось, это в тот день в Ламберге. Ты вытащила меня из зверя, — оскалился он.
— Я? — моргнула неуверенно. Сердце уже стучало где-то в горле от переизбытка впечатлений.
— Ты, — кивнул он. — Я все еще был барсом, но уже четко осознавал себя, шел, как на поводке… — Голос его становился тихим и пугающим. — Я даже не заметил, как сбросил оборот. И был зол, как медведь, разбуженный посреди зимы.
— Представляю… — Тема была щекотливая, но хотелось все же не оставлять между нами недосказанности: — Так ты считаешь, что все же не было ворожбы? — начала осторожно.
— Уверен, — заметно напрягся он.
Я сделала глубокий вдох, выпрямляясь:
— Почему? Ты же чуть не размазал меня по стене в том отеле.
— Не размазал бы, — еле заметно, но огрызнулся он, а в следующую секунду расслабленно потянулся к телефону: — Можно горячий кофе и латте? Спасибо. — И перевел взгляд на меня: — Иди сюда. — Притянул меня к себе на колени и заглянул в глаза: — Поехали в кино?
— В кино? — моргнула обескуражено. — Ты… в кино?
— И почему я не могу сходить в кино? — хищно прищурился он.
— Ну… можешь, наверное…
Я улыбнулась: он ведь ни разу не держал меня на коленях, просто разговаривая, обнимая. Мир заправил мне прядь за ухо, нежно огладил шею, и я прикрыла глаза от удовольствия. Все же ласка в его исполнении трогала по-особенному. Захотелось просто дотронуться, прижаться, поцеловать… стряхнуть ту неловкость, которая все еще сковывала. И я взглянула в его глаза, замерла, почти уже касаясь его губ своими, оплела шею руками и осторожно поцеловала. И он ответил также настороженно, будто я могла упорхнуть, сделай он резкое движение. Было странно… Мы, казалось, были уже ближе некуда, а оба чувствовали себя, как в первый раз. Целоваться с ним без дикой страсти и напора оказалось не менее приятно…
