Человек, спотыкаясь, подходил ближе, шел — и неспешно,
монотонно бил в зажатый под мышкой маленький цилиндрический барабан. Не менял
темпа. Просто — играл так, будто от этой игры жизнь его зависела. Дэнни видел:
кисти рук и запястья человека перебинтованы лоскутьями, и все равно — пальцы в
крови.
Дэнни стоял. Ошеломленный. Ведь слышал, как играют туземные
музыканты на самых немыслимых ударных — хоть на долбленом стволе древесном,
хоть на канистре ржавой, хоть ДЖЕМБЕ, барабанах резных, козьими шкурами сверху
обитых. Но никогда не доводилось ему слушать звучания такого, как у странного
этого африканского барабана — такого богатого, такого прекрасного, таким
необычным эхом отдающегося.
В студии он немало поваландался с ударными синтезаторами,
ревербаторами — да мало ли сколько их там еще, технологий новых, хакеров
компьютерных в музыкантов превращать призванной! Только барабан этот, сильный,
ясный, звучал НЕ ТАК — в самое сердце поражал, зачаровывал, так, что про
неприглядную внешность барабанщика сразу позабудешь.
— Это… что? — вопросил он.
— Sept-cent francs, — нервно выдохнул мальчишка, уступая
цену, и подтолкнул бутылку поближе.
Дэнни двинулся к спотыкающемуся человеку, губы раздвинуты в
широкой улыбке, между зубами — песчинки. Барабанщик перевел взгляд на него —
нет, сквозь него, глаза — как два пулевых отверстия, зияющих в черепе. Дэнни
шагнул назад — и поймал себя на том, что сделал это в такт барабанному бою.
Барабанщик заметил наконец слушателя, посмотрел на него. Смотрел — а Дэнни все
пытался запомнить ритм, каленым железом вжечь его в свое сознание, нечто
настоль завораживающее, что просто ОБЯЗАНО украсить новую песню
"Блицкрига".
Он вгляделся в цилиндрический барабан. Попытался вычислить —
чем же создается столь странный, сдвоенный резонанс? Может, там внутри — тонкая
мембрана? Посмотреть — ничего. Лишь причудливая резьба на дереве,
отполированном пропотевшими ладонями, лишь гладкая темно-коричневая кожа. Когда
знаешь — африканцы обтягивают свои барабаны всеми мыслимыми и немыслимыми
кожами, глупо и пытаться определить, с кого содрана эта.
Дэнни вопросительно уставился на барабанщика. Попросил:
— Est'ce-que je peux l'essayer? Разрешите попробовать?
Тощий человек не ответил. Просто — передвинул, не нарушая
своего одержимого ритма, барабан так, чтоб Дэнни мог его коснуться. Из-под распахнувшегося
пальто на Дэнни жарко пахнуло гнилью — аж отшатнулся сначала, но взял себя в
руки, потянулся к барабану.
Пальцы заскользили по гладкой барабанной коже, принялись
легонько по ней постукивать, глубокий звук, показалось, отрезонировал своим собственным
ритмом, прямо как сердце бьется, кайф!
— Est-ce-que c'est a vendre? Продается?
Вытащил для начала тысячефранковую купюру, ну, да, точно, у
них тут вода восемьсот стоит, а уж за эту штуку подороже сдерут. Человек рванул
барабан обратно, притиснул к груди, замотал отчаянно головой — и все это время
одной рукой выбивал беспрерывную дробь.
Дэнни извлек еще две тысячи, отметил разочарованно, что
выражение лица странного барабанщика и на йоту не изменилось.
— О кей, ладно, а ваш барабан — откуда? Где достать такой?
Ou est-qu'on peut trouver un autre comme sa? — Он засунул почти все деньги
назад в рюкзак, всунул остаток — двести франков — в кулак барабанщика, в руку,
словно из мореного дерева вырезанную. — Ou? Где?
Человек насупился. Кивком указал куда-то назад, к Мандарским
горам на границе меж Камеруном и Нигерией.
— Кабас.
Развернулся и заковылял дальше. И бил, и бил в барабан,
размеренно, в такт шагам… Дэнни проводил его взглядом, а после заспешил к
киоску, выдергивая карту из рюкзака и торопливо ее разворачивая.
— Где этот Кабас? Это что — селение? C'est un village?
— Huit-cent francs, — мальчишка опять требовал за воду
исходную цену.
Дэнни купил воду — и мальчишка объяснил ему дорогу.
Переночевал он в гаруанской гостинице — право слово, рядом с
ней заштатный "Мотель номер шесть" бы императорским дворцом
показался! Второпях — поскорей в дорогу, поскорей добыть себе барабан! —
растолкал местного кабатчика, уломал кое-как сготовить яичницу на завтрак.
Глотнул водицы из восьмисотфранковой бутылки, остальное приберег на долгий
велосипедный путь и — закрутил педали навстречу оживающему звуками раннему
утру.
Выехал из Гаруа по главной дороге, впереди — горы, кругом —
под хрустальным небом — только саванна да колючий кустарник. Прямо перед носом
возились в пыли голуби. Подъехал поближе, и — белая вспышка взметнувшихся
хвостов, тревожное гульканье — голуби взмыли к редким деревьям. Воздух отзывал
дымным привкусом горящей травы.
Он думал — точно, это совсем по-другому, когда ездишь ПО
СВЕТУ, когда ни стен, ни окон, что есть, то и ощущаешь, — не МИМО ПРОЕЗЖАТЬ!
Чувствовал дорогу под колесами, солнце, ветер на коже. Странная страна казалась
не столь экзотичной — но зато, ясное дело, реальной.
Дорога из Гаруа, поначалу — широкая, шоссейная, к северу
делалась много уже. Колеса подпрыгивали на ухабах, повизгивали на камнях.
Позади остались жалкие хлопковые поля, пошли пожелтелые равнины, сплошь сухая
трава да колючки, сплошь валуны да высоченные муравейники. Часикам так к
полвосьмому горячий ветер стал сильнее, ароматнее — точь-в-точь жимолость. Все
вокруг аж вибрировало от зноя.
Еще час — и дорога все хуже, ничего, Дэнни, главное — держи
курс, дыши глубже, на транс уже похоже, ничего, главное — вперед, к горизонту.
Барабаны. Кабас. Долгие дороги прочищают мозги. Только вот трудно
концентрироваться, объезжать рытвины поглубже и камни побольше.
А впереди, над холмами, на западе, на востоке, — словно
колонны каменные, на вид — то пирамида, то грудь женская, то фаллос гигантский.
Дэнни такие скалоподобные образования раньше на фотографиях видел, знает —
когда-то здесь вулканы извергались, теперь миллионы лет прошли по вертикальным
столбам лавы.
Да и дорога-то — разъедена, неровная, как стиральная доска,
петляет влево, уклоняется от хаоса валунов, продирается сквозь колючие рощицы.
Остановиться. Попить малость водички. Поглядеть на карту. Парнишка, что водой в
киоске торговал, ногтем царапнул то место, где вроде должен быть Кабас, но на
карте такой надписи нет.
Полчаса — вверх, по холму, уже не утоптанная дорожка —
жалкая тропка, только и следи, как бы увернуться от колючек, не получить по
физии сухим стеблем дикого проса. Армии трепещущих стрекоз — ладно, вреда нет,
а вот от мельтешащей у самого лица мошкары просто двинуться можно, как ни дави
на педали — не удрать.
