Все до единого фотографии были сделаны за какие-то недели,
если не дни, до смерти музыкантов.
От этой мысли Стюарта до глубины души пробрала дрожь, какой
он очень и очень давно не испытывал.
— Потратишь пару минут на осмотр студии? — спросил Эл,
подходя к запертой двери. — У нас тут довольно примечательная аппаратура,
последний писк, так сказать, а акустика здесь так просто уникальная. Могу
гарантировать, здесь у тебя будет такой звук, какого нигде больше не сыщешь.
С мгновение порывшись в карманах штанов, он извлек большой
латунный ключ, который вставил в дверной замок. Улыбнувшись через плечо
Стюарту, он повернул ключ.
В тот момент, когда Стюарт услышал, как с щелчком
поворачивается реверсионный механизм замка, увидел, как распахивается дверь,
его прошиб холодный пот — аж до слабости в коленях. Легкие болели от
сдерживаемого дыхания, а когда он вслед за Элом прошел в просторную студию, все
мысли ему застила стена белой воющей пустоты. Он едва сознавал, что видел,
оглядывая просторное помещение с его застекленной кабиной звукооператора,
тянущейся вдоль всей задней стены. Звуковые деки, музыкальные инструменты,
обтянутые губкой микрофоны, нагромождения усилителей, складных стульев и
столов. Огромная коллекция гитар и прочего оборудования. Эл продолжал щебетать
то о том, то о другом, но Стюарт обнаружил, что просто не в силах вслушиваться
в его болтовню, — он все пытался переварить собственные мысли.
Невозможно! Быть того не может! — раз за разом повторял он
самому себе. Никак, черт побери, не может тут быть никакой взаимосвязи.
Но и отрицать это было нельзя. Все до единого люди, чьи
фотографии украшали стены студии "Чистый звук", умерли вскоре после
того, как были сделаны эти снимки. И еще одно поразило Стюарта: из того, что он
знал из истории рок-н-ролла, он на что угодно бы поспорил, что большинство
рок-критиков согласятся с тем, что все до единой фотографии были сделаны тогда,
когда музыкант был на вершине его или ее карьеры. Может, не на пике
популярности, которая в большинстве случаев взмывала еще выше после гибели
музыканта, но, во всяком, случае на вершине творчества!
Чем больше он об этом думал, тем более очевидной становилась
эта взаимосвязь.
— Так вот, — продолжал Эл, широким жестом обводя студию, —
не хочешь сыграть что-нибудь для меня? Посмотреть, каков будет звук?
Ошарашенный неожиданным вопросом, Стюарт огляделся вокруг,
моргая, как вытащенный на солнце крот. Он так был поглощен своими
рассуждениями, что, казалось, потерял ориентацию в пространстве, как будто
понятия не имел, кто он, или где он, или что он тут делает.
Эл отошел к нескольким гитарам, расставленным на обитых
поролоном стойках. Выбрав одну, черную акустику "Мартин", он покачал
ее, словно взвешивал, прежде чем протянуть Стюарту.
— Давай же. — Эл с предвкушением кивал и улыбался. — Я
слышал тебя в записи, но мне бы хотелось послушать, на что ты способен живьем и
без группы. Настрой ее и сыграй мне какую-нибудь мелочь. Я пока пойду в кабину
и запущу пленки.
— Я… я… э… я не знаю, мистер Сильверстайн. Я хочу сказать, я
не… э-э-э, — зазаикался Стюарт.
Первой его мыслью было, не нарушает ли он какой-то пункт
своего контракта, особенно если Эл собирается сейчас писать, но, садясь на
складной стул и пристраивая поудобнее микрофон, так чтобы он был поближе к
звуковому отверстию гитары, он отмел эти возражения. Стюарт поперебирал пару
минут струны, подкрутил колки, удостоверяясь, что гитара настроена. Он решил, а
какого черта, он сыграет "Сыщи мне звезду", песню, которую он написал
пару лет назад, но до времени придерживал, считая, что она слишком уж хороша,
чтобы отдавать ее команде, придерживал ее для первого своего сольного альбома —
когда бы он там ни случился.
Он услышал постукивание по окну кабины звукооператора и,
подняв глаза, увидел, как Эл, опираясь на кулаки, подался вперед над пультом.
Вот Эл поднял руку, чтобы коснуться наушников, которые уже успел нацепить себе
на голову, вот он указывает куда-то под ноги Стюарту. Стюарт поглядел по
сторонам, пока не увидел пару наушников, висящих на стойке микрофона. Сняв
"уши", он надел их, потом поправил так, чтобы динамики лежали
поудобнее.
— Ты нормально меня слышишь? — раздался голос Эла.
Пройдя через наушники, его голос снова показался неприятно
близким, но Стюарт заставил себя широко ухмыльнуться, подняв вверх большие
пальцы, мол, "порядок".
— Голосовой микрофон тоже включен. Скажи пару слов, чтобы я
выставил уровни.
— Проверка звука, раз-два, — прочистив горло, сказал Стюарт.
— Проверка звука, раз, два, три.
— Порядок. Я готов. — Эл улыбался ему из-за стекла кабины. —
Просто бери аккорд, как будешь готов, идет? Раз, два, три… — Он ткнул большим
пальцем в сторону Стюарта. — Пошла запись.
Стюарт снова перепроверил, настроена ли гитара, потом взял
первые аккорды "Сыщи мне звезду". Как только, заполняя глухую тишину
студии стремительными переборами струн, полилась музыка, Стюарт испытал хоть
какое-то подобие облегчения. Он любил играть. С самой средней школы музыка была
для него убежищем, сперва от суматошной жизни в трущобах Челси с разведенной
матерью и двумя младшими братьями. Осталась она им и потом, когда он добыл себе
определенную славу и у него стало достаточно денег, чтобы купить, чего душе
угодно. Он действительно обретал покой и отдохновение, возможность уйти от
забот, только когда играл.
Отвернувшись от микрофона, Стюарт прокашлялся и начал петь,
отдаваясь на волю мелодии и слов. Его внезапные необъяснимые страхи перед
фотографиями в коридоре как будто таяли, и вскоре он и сам уже растаял в песне.
Истекающие из гитары ноты омывали его потоками теплой умиротворяющей воды, а
голос, которому он никогда особо-то и не доверял, в этой комнате звучал
бесконечно богаче и мягче. Каждую высокую ноту он брал с точностью и
уверенностью, каких никогда не ощущал в себе раньше. К тому времени, когда он дошел
до последнего куплета, на глазах у него и впрямь выступили слезы.
И словно впервые Стюарт по-настоящему услышал и почувствовал
выворачивающее душу томление и одиночество в сердце своей песни. Теперь он
услышал ее как отчаянную мольбу о хотя бы маленькой толике мира и тишины в этой
его сумасшедшей жизни рок-звезды.
А единственной проблемой — Стюарт нутром это знал — было то,
что он еще не на самом верху.
Он еще туда не взобрался.
Во всяком случае, как он это себе представлял.
Нет, он все еще чувствовал себя каким-то рок-н-ролльным
фэном, пустышкой, на которого все еще производят впечатление фотографии мертвых
рок-звезд — настоящих легенд рок-н-ролла. Ну и что ж, что альбом его группы
вышел на первое место? "Броукенфейс" держался на самом верху лишь
неделю! Дерьмо, это же не считается! Полно команд такое смогли и исчезли без
следа, и никто о них ничего больше не слышал. Блики в сковородке, однохитовые
гении. А теперь на Стюарта и его ребят давят, чтобы они записали альбом,
который вернул бы группу наверх и там бы и удержался. А если им это не удастся,
то за каких-то пару месяцев и они превратятся в запись в чьей-нибудь колонке
"Где вы теперь?".
