В ту ночь Расти порушил все нормы и правила эфира. Четыре
часа подряд он крутил "Ватеринг Хейтс", надеясь, что телефон зазвонит
еще раз. Не зазвонил.
Эдо ван Белком
Струна на пределе
[22]Тихое "дзын-н-нь" ненастроенной электрогитарной
струны слабым эхом отдалось от кирпичных стен лестничной площадки. Пара
несбалансированных тонов и — тишина.
На весь свет знаменитый гитарист Джон Берилл, в смысле —
Джонни Ви, то бишь — Джонни Вайолент, сидючи на ступеньке, настраивал свой
вишневый Стратокастер 1969 года выпуска. Вышеупомянутая площадка была пустая,
холодная… самое место посидеть пару минут в одиночку перед крутейшим в жизни
шоу. Нет, ясен перец, в лос-анджелесском "Колизеуме" и раньше немало
команд зажигало, но этот-то концерт в международной телетрансляции крутить
будут! Коли все по плану пойдет, так шоу это Джонни Вайолента и его
"Коксовый пульс" до уровня "Ю-Ту" поднимет, не ниже. А то и
до "роллингов". А может — и до "битлов".
Он еще три струны натянул, к четвертой уже подбирался — и
вдруг за спиной зацокали шаги. Он сердито сощурился. Обернулся поглядеть — у
какой сволоты наглости хватило прямо перед шоу его доставать.
У Джилл. У родной жены.
— Вот ты где, — сказала она тускло. Уселась ступенькой выше.
Поддернула юбчонку. — А я-то тебя больше часа ищу.
Фигура у Джилл классная, но на физию — ничего особенного. С
самого начала с Джонни была, теперь ей к сороковке уже. И очень заметно, на
лестнице — полумрак, и то видно, глаза у Джилл — усталые, сильно припухшие, а в
уголках — "гусиные лапки", временем, как лезвием, прочерченные.
— Искала — нашла, — буркнул Джон, подтягивая четвертую
струну через порожек к головке.
Кому, собственно, как не Джилл, к нему и соваться — да после
такого еще и в живых оставаться? Ведь у Джонни Вайолента — две славы, одна —
рок-гитариста из лучших на земле, а вторая — парня взрывного нрава и не самого
долгого терпения. Кто б другой — не Джилл — к нему сейчас полез, так этот
кто-то через минуту уже билеты домой бы заказывал. Только вот… право-то Джилл
имеет, да не похоже это на нее, перед концертом его напрягать.
Он еще в забегаловках трехгрошовых, в
"эль-мокамбах" и "нагз-хэд-нортах" разных за бутылку пивка
и мелочишку карманную играл — и то перед выступлением всегда смыться старался,
уголок потише приискать и зависнуть там, как в убежище каком. Там гитару можно
настроить. Или — струны подтянуть. Песню новую сочинить, подкуриться слегка, да
мало ли — просто с мыслями своими наедине посидеть. А теперь, когда у команды
его за плечами — шесть "дважды платиновых", теперь это и еще важнее,
чем когда-то, — побыть в одиночестве, подготовиться к концерту.
Джон к Джилл обернулся, но в глаза глядеть ей не стал.
— Че надо? — поинтересовался раздраженным голосом, в смысле
— чего пристала?
— Извиняюсь за беспокойство. — Она неуверенно улыбнулась. —
Поговорить надо.
— Подождать нельзя?
— Нет, Джонни. Нельзя.
— Лады. — Он искренне старался просто не послать ее на хрен.
Вытащил пятую струну из пакета, стоявшего на ступеньке у ног, — тонкая стальная
проволока змейкой обвилась вкруг сжатого кулака. — Про что говорим?
— Про сиэтлское шоу завтра вечером.
Они после сегодняшнего концерта через все побережье полетят
— отыграть в заштатном зальчике в пригороде Сиэтла. Джонни с командой часто так
делает, с одной стороны — перерыв в графике турне, с другой — еще и паблисити
неплохое.
— И что там такое? — спросил Джон.
— Ты сказал — это только для ребят и нескольких лучших
технарей.
— Как сказал — так и есть, — огрызнулся Джон. — Один вечер.
В зале — пятьсот мест. Как в старые добрые времена. Присутствуют только парни.
Джилл прикрыла глаза и медленно, глубоко выдохнула.
— Понимаешь… я тут позвонила в отель, хотела узнать,
привезли уже твою упаковку "Хайнекена"? А консьержка мне и говорит:
МИССИС ВАЙОЛЕНТ за пиво еще днем расписалась!
Зависло молчание — долгое, напряженное. Почему-то Джон
внезапно ощутил, как веет по лестнице теплым сквознячком.
— Ну, ясно, ошибка вышла. — Он постарался сказать это
погромче, скрыть дрожь в голосе.
— Я так не думаю, Джонни. Ты срываешься на ночь в Сиэтл,
чтоб побыть С НЕЙ. — Последние слова отрикошетили эхом — и стихли. — Ведь так?
— Полегче, милая. — Джон уже напрягся. — Все совсем не так.
— Ты меня тут полегче-не-милуй, — прошипела Джилл сквозь
стиснутые зубы. — Я тебе жена, не одна из твоих девок, которым бы только жвачку
жевать да пузыри пускать.
— Чего?
— ГОСПОДИ, ты что, совсем за идиотку меня держишь? Я ж с
начала турне только за тобой и наблюдаю. ЗНАЮ, как ты гуляешь.
— Да не гуля…
— Заткнись, Джонни. Просто заткнись — и дай мне закончить.
Джон утратил дар речи. Заткнуться ему не советовал еще никто
и никогда. Никто и никогда. И Джилл — никогда.
— …Отрицать не имеет смысла. Я в прошлом месяце в Торонто
детектива наняла — за тобой проследить. У меня и фотографии есть.
Бикфордов шнур взрывного норова Джона начал укорачиваться…
— Вот потому я и подаю на развод. — Джилл поднялась. — Все
тянула, все надеялась — ты перебесишься, но — нет, больше я ждать не могу.
Сейчас надо действовать. Пока еще хватит молодости начать заново. Самой по
себе.
Джон отложил гитару — пятая струна еще намотана на руку — и
встал, взбешенный не просто до черта, а до термоядерного состояния.
Глаза Джилл сузились в щелочки, губы сложились в откровенно
злорадную усмешечку.
— И не беспокойся обо мне, Джонни. — Голос просто исходил
пренебрежением. — Согласно калифорнийским законам о разводе, мне достается
половина состояния. Уверена, с пятнадцатью миллиончиками уж как-нибудь я
проживу.
