Со стороны поглядеть — так Джон был просто эталон
спокойствия. А вот что у него внутри делалось… Сама мысль — вот запросто, за
здорово живешь вручить Джилл половину своих денег, — и та невыносима. Сознание
взорвало белой вспышкой ярости, бешенство вырвалось на волю, забурлило во всем
теле.
Он перелился на ступеньку выше — и теперь стоял с нею глаза
в глаза. На лбу пульсировала жилка, губы медленно раздвигались, обнажали оскал,
решительно не смахивающий на улыбку.
Джилл только головой покачала да хохотнула пренебрежительно:
— Все никак не вырастешь, а, Джонни?
Рука Джона взметнулась, со звучным увесистым шлепком впечаталась
в ее щеку.
Джилл вроде удивилась — но не покорилась.
— Да ты хоть знаешь, как тебя наши технари называют? Малыш
Джонни Ща-как-разозлюсь!
Неуловимо стремительным движением взлетели руки Джона.
Сомкнулись сильными пальцами на ее горле — точно стальной ошейник,
перекрывающий кислород, не дающий дохнуть…
Секунда-другая — и вокруг шеи Джилл обвилась гитарная
струна. Он потянул — и струна впилась в ее плоть, украсила кожу мертвенно-белой
полоской.
— Ты… что… — ахнула Джилл, а глаза аж из орбит выкатились от
ужаса.
— Ни хрена ты не получишь. — Такого низкого, гортанного
голоса Джон и сам от себя не ждал. — Мое это! Все — мое!
— Пожалуйста, не…
(Он потянул за струну еще сильнее — так, что тонкая стальная
проволока уже прорвала кожу, так, что побежала уже тонкой струйкой кровь.)
— …убивай меня, Джонни…
(Уже не голос — мокрый всхлип. Она дергается, отчаянно
пытается сжать руки Джона, ослабить давление натянутой струны.
Бесполезно. Джон слишком силен. Слишком взбешен. Слишком
обозлен. Его не остановить.)
Задергалась струна. Острая сталь, перерезая сухожилия,
вонзилась в мясо.
Джилл закричала. Всего-то — полустон-полувзвизг, на
мгновение разодравший воздух — и умерший глубоко в горле. Еще какой-то миг крик
прожил эхом на лестничной площадке — а потом не стало и эха.
Джон продолжал тянуть за струну, слушал, как царапает,
скребет она о кости, вытягивал струну уже почти что в прямую линию.
Голова Джилл обмякло свесилась на сторону. Из открытой раны
на горле кровь хлынула потоком, ливневыми каплями забарабанила по ступенькам.
Рефлекторно опорожнился кишечник.
Тело, залитое потом, дыхание трудное, рвущееся из груди, —
Джон ослабил струну. И внезапно дикая вонь крови напополам с дерьмом вышибла
его из маниакального забытья. Он увидел бездыханное тело Джилл на лестнице.
Увидел кровь, все еще струящуюся из сломанной ее шеи. Ощутил, как слипаются
окровавленные пальцы.
Замерло дыхание. На секунду онемело от безумного страха
тело. "Что ж я наделал? Что наделал?" — тихий стон и попытка
втиснуться, вжаться в холодную твердую стену, укрыться в крошечных зазорах меж
кирпичами.
И тогда он услыхал: его зовут издалека. "Джонни! Пять
минут, Джонни!.." Зов прекратился — а кричавший, похоже, продолжил искать
в закоулках за стадионом.
На данный момент раскаяние, совместно с чувством вины,
следовало отложить. Позже с эмоциями разберемся, может, в Сиэтле, в номере
отельном. А сейчас — сейчас шоу делать надо.
Юбкой Джилл отер он кровь со струны и с пальцев. Убедился
удовлетворенно, что все чисто. Перескочил через пару ступенек, подхватил
гитару. Скупыми, уверенными движениями приладил пятую струну, подтянул потуже,
подкрутил головку. Еще минута — и на месте шестая струна, а он уже настраивает
лихорадочно гитару.
Закончил. И понесся вверх по ступенькам, наяривая рифф из
"Раны на теле", последнего, хитового сингла команды. Но как ни дери
свой Страт — все едино, не отвязаться от звука, с каким Джиллова кровь со
ступеньки на ступеньку капает — точь-в-точь вода из крана испорченного.
Ворвался он в гримерку за сценой — а народ из группы его уже
поджидает, с крайне притом нетерпеливыми рожами.
— Совсем оборзел, чувак, — проворчал Стюарт Грин, долговязый
беловолосый басист. — Уж на это шоу нам опаздывать — никак.
— Пардон, мужики, — сказал Джон. — Увлекся. Чувство времени
потерял.
— С тобой хоть все в порядке? — полюбопытствовал Билл
"Берсерк" Берне, ударник команды.
И смотрели они — так… Джону подумалось даже, уж не заляпаны
ли, делом, шмотки его кровью. Оглядел себя по-быстрому — да нет, ежели и есть
кровь, не видать ее в темно-пурпурных тонах его прикида. Собирался уже глаза
поднять — и заметил вдруг: трясется правая рука.
— Надо думать, колбасит меня чуток. — Джон из последних сил
попытался выдавить ухмылку.
— Всех колбасит, друг, — заверил Грин.
Берсерк откупорил банку "Хайнекена", опрокинул
пиво в глотку и рыгнул.
— А меня вот — ни капельки, — сказал он.
Ди-джей вышел на сцену. Подошел к микрофону. Зал взвыл в
ожидании. Дальше тормозить ди-джей не стал, просто возгласил:
— Дамы и господа! Для вас — Джонни Вайолент и "Коксовый
пульс"!
Стадион взорвало ревом — как волна штормовая о волнолом
разбилась. "Коксы" вынеслись — и с полувздоха врубили "Сбой в
мозгах", первый свой, шестилетней давности, хит — этакий фирменный знак
команды!
Джон еще стоял в глубине сцены. Стоял — чувствовал: ломовое
вступление в башку, в грудь, в душу отбойным молотком лупит. Раз по ладам, два
— и музыка, дерганая, пульсирующая, взяла его с потрохами, загасила последние,
судорожные отголоски вины, раскаяния и боязни.
Только одно и осталось: вот сейчас он выйдет вперед,
нахлебается энергетики сто-с-чем-то-тысячной толпы, ощутит, как окутает,
защитит его музыка.
Шесть тактов до его соло. Вырвался в центр сцены, в обхват
тугого белого юпитерного луча — луча, что останется с ним до конца шоу. Народ
зарычал — да, Джонни Вайолент, тот, кого тут все и ждали!
Джон прошелся по сцене. В лучшем виде показал свой
знаменитый угольный хайер до пояса. А теперь — отбили ударные! — время соло…
Сначала — "ля", потом — быстро, вскользь — до
"ми", клево, уж как второпях гитару настраивал, а клево звучит,
класс! Джон пару раз пробежался по грифу, а потом резко взял "ля" на
пятой струне — и задержал, как до оргазма соло довел, только через несколько
тактов отпустил, и закружилась над забитым стадионом нота, и развернулась, и
превратилась… не сразу, но превратилась… в рвущий сердце, леденящий душу крик.
