— Джими? — прошептал я.
Поначалу он ничего не сказал, но его окружал какой-то холод,
и дело было вовсе не в холодильнике со всем его содержимым — горошком,
морковной смесью и натуральными бифштексами.
— Джими… Я думал, ты умер, чувак, — сказал я ему. Я уже
больше пятнадцати лет не называл никого "чувак". — Я был полностью,
абсолютно уверен, что ты умер.
Он шмыгнул носом и откашлялся, причем его взгляд остался
таким же затравленным.
— Привет, Чарли, — произнес он. Голос его звучал хрипло,
глухо и удолбанно, точно так же, как в тот вечер, когда я его видел в последний
раз, 17 сентября 1970 года.
Я был настолько напуган, что едва мог говорить, но в то же
время Джими выглядел настолько таким же, что я странным образом успокоился —
словно шел все еще 1970 год, а прошедших двадцати лет как не было. Сейчас я мог
поверить, что Джон Леннон еще жив, что Гарольд Вильсон по- прежнему
премьер-министр, и повсюду царят вечные мир и любовь.
— Пытаюсь вернуться на флэт, чувак, — сказал мне Джими.
— Что? Какой флэт?
— На флэт Моники, чувак, в Лэнсдоун-Крисент. Я пытаюсь туда
вернуться.
— А за каким чертом тебе туда надо? Моника там больше не
живет. Насколько я знаю по крайней мере.
Джими потер лицо, и казалось, будто пепел сыплется между его
пальцев. Он выглядел сбитым с толку, испуганным, словно не мог собраться с
мыслями. Но мне частенько приходилось видеть его обкуренным до умопомрачения,
когда он нес дикую тарабарщину, всё про какую-то планету или еще что-то, где
всё идеально, — божественную планету Высшего Разума.
— Где же ты был, черт бы тебя побрал? — спросил я. —
Послушай, Далей на улице ждет. Помнишь Далей? Пойдем бухнем.
— Я должен попасть на этот флэт, старик, — настаивал Джими.
— Зачем?
Он посмотрел на меня, как на крэзанутого.
— Зачем? Дерьмо! Делать мне просто не хрена, вот зачем.
Я не знал, что делать. Вот он, Джими, в трех футах от меня,
настоящий, говорящий, хотя Джими уже двадцать лет как умер. Я так и не видел
тело, не был на его похоронах, потому что не было денег на проезд, но почему же
тогда пресса и родственники говорили, что он умер, если он жив?
Моника нашла его в постели, остывшего, с побагровевшими от
удушья губами. Врачи больницы Св. Марии подтвердили, что привезли его уже
мертвым. Он задохнулся, захлебнувшись собственной блевотиной. Он должен быть
мертвым. Тем не менее вот он, как в добрые старые психоделические времена —
"Пурпурная дымка", "Дитя Вуду" и "У тебя есть
опыт?".
Звякнул колокольчик на входе. Это Далей меня ищет.
— Чарли! — окликнула она. — Пойдем, Чарли, ужас, как выпить
хочется.
— Может, пойдешь с нами, выпьем? — спросил я у Джими. —
Может, придумаем, как тебе попасть обратно в квартиру. Может, найдем тамошнего
агента по недвижимости и поговорим с ним. Наверное, Кортни знает. Кортни знает
всех.
— Я не могу пойти с тобой, чувак, никак, — уклончиво ответил
Джими.
— А почему? Мы встречаемся с Дереком и прочими в
"Бычьей голове". Они были бы рады тебя увидеть. Слушай, а ты читал,
что Митч продал твою гитару?
— Гитару? — переспросил он, словно не мог меня понять.
— Твой Страт, на котором ты в Вудстоке играл. Он получил за
него кусков где-то сто восемьдесят.
Джими издал глухой шмыгающий звук.
— Надо попасть на тот флэт, чувак, вот и всё.
— Но сначала давай бухнем.
— Нет, чувак, не получится. Я не должен никого видеть. Даже
тебя.
— Что же ты тогда собираешься делать? — спросил я. — Где ты
оформился?
— Нигде не оформился, чувак.
— Можешь у меня прописаться. У меня теперь дом на
Клэрендон-роуд.
Джими покачал головой. Он даже не слушал.
— Я должен попасть на тот флэт, вот и всё. Без вариантов.
— Чарли! — возмутилась Далей. — Какого черта ты тут делаешь?
Я ощутил холодный пыльный сквозняк и повернулся; пестрая
пластиковая занавеска Пателей колыхалась, но Джими исчез. Я отдернул занавеску
и крикнул: "Джими!" Но в заставленной креслами гостиной Пателей не
было никого, кроме смуглого голозадого ребенка с сопливым носом и бабушки
преклонного возраста в ядовито-зеленом сари, которая смотрела на меня тяжелым
взглядом. Над выложенным коричневой плиткой камином висела ярко раскрашенная
фотография семьи Бхутто. Извинившись, я ретировался.
— Что с тобой случилось? Я уже черт знает сколько жду на
улице, — сказала Далей.
— Я видел Джими, — сообщил я.
— Какого Джими? — резко спросила она. Она была травленой
блондинкой, хорошенькой и вульгарной — и всегда нетерпеливой. Поэтому, должно
быть, она мне так нравилась.
— Хендрикса. Джими Хендрикса. Он был здесь, только что.
Перестав жевать резинку, Далей уставилась на меня, открыв
рот.
— Джими Хендрикса? В каком смысле Джими Хендрикса?
— Я видел его, он был здесь.
— Ты чего несешь? Ты че, с дуба рухнул?
— Далей, он был здесь, Богом клянусь. Я только что с ним
разговаривал. Он сказал, что ему нужно попасть на старый флэт Моники. Помнишь,
тот флэт, где он…
— Совершенно вер-рно, — изобразила меня Далей. — Флэт, где
он умер.
— Он был здесь, поверь. Он был так близко, что я мог к нему
притронуться.
— Ты съехал, — объявила Далей. — Как бы там ни было, больше
ждать не буду. Пойду в "Бычью голову" и выпью.
— Послушай, подожди, — сказал я. — Давай-ка заглянем на флэт
Моники и посмотрим, кто там сейчас живет. Может, они знают, что происходит.
— Да не хочу я, — возразила Далей. — Ты прям — козел. Он
умер, Чарли. Он уже двадцать лет, как умер.
Но в конце концов мы добрались до флэта и позвонили в дверь.
Мы увидели, как шевелятся грязные тюлевые занавески, но прошло немало времени,
пока мы не услышали, как кто-то приближается к двери. Холодный угрюмый ветер
гулял между домов. Ограда была забита газетами и пустыми целлофановыми
пакетами, а деревья были низкорослыми и голыми.
— Сомневаюсь, что здесь кто-то ваще знает, что здесь
когда-то жил Джими Хендрикс, — фыркнула Далей.
