Наконец дверь приоткрылась примерно на дюйм, и появилось
бледное женское лицо.
— Чего вам?
— Послушайте, — заговорил я. — Прошу прощения за
беспокойство, но у меня есть один знакомый, который когда-то здесь жил, и он
хотел узнать, не будете ли вы возражать, если он сюда зайдет и посмотрит.
Просто, понимаете, чтобы вспомнить былое.
Женщина не ответила. По-моему, она даже и не поняла, о чем
это я толкую.
— Это ненадолго, — сказал я. — Буквально на пару минут.
Просто вспомнить старые времена.
Она закрыла дверь, не сказав ни слова. Мы с Далей остались
на крыльце под холодным северным желтоватым небом Лондона.
Чернокожая женщина в блестящем плаще от "Маркс энд
Спенсер" толкала через улицу огромную ветхую коляску, набитую детьми и
покупками.
— А теперь что собираешься делать? — поинтересовалась Далей.
— Не знаю, — ответил я. — Пойдем-ка все-таки выпьем.
Мы доехали до "Бычьей головы" и уселись у окна,
выходившего на Темзу. Прилив закончился, и река выглядела лишь темно-серой
полоской на фоне покатых валов черного ила.
Там был Кортни Таллок, а еще Билл Франклин, Дэйв Блэкмен,
Маргарет и Джейн. Я вдруг сообразил, что знал их уже в 1970-м, когда Джими был
еще жив. Странное было ощущение, как во сне.
Как там написал Джон Леннон? "Хоть и был я слугой в
твоей темной хижине, я не стану кормить нормана".
Я спросил Кортни, не знает ли она, кто живет на старом флэту
Моники, но он покачал головой.
— Знакомых лиц уже нет, чувак, давно нет. Всё уже не так,
как было раньше. Я имею в виду, там всегда было запущено и убого и все такое
прочее, но все знали, где они, черные и белые, водитель автобуса и шлюха. А
теперь эти ребятишки перешли все границы. Это как другой мир.
Но Дэйв сказал:
— Я знаю, кто въехал в этот флэт после Моники. Это был
Джон Драммонд.
— Тот самый Джон Драммонд? — спросил я. — Гитарист Джон
Драммонд?
— Точно. Но он прожил там всего несколько месяцев.
— Какой-то ты сегодня нудный, Чарли, — заговорила Далей. —
Можно мне еще выпить?
Я принес еще: коктейль для Далей, пиво для себя. Кортни
рассказывал анекдот.
Я не знал, что Джон Драммонд жил в той же квартире, что и
Джими. На мой взгляд, гитаристом Джон был получше, чем Джими — по технике, во
всяком случае. Он всегда был более целеустремленный, более изобретательный. Он,
как и Джими, умел заставить гитару говорить, но у него она звучала не так сумбурно,
как у Джими, не так зло и разочарованно. И он никогда не играл так неровно, как
Джими в Вудстоке, или так провально, как Джими в Сиэтле, когда он делал свой
последний в Америке концерт. Джон Драммонд поначалу играл с Грэмом Бондом,
затем — с Джоном Мэйеллом, а потом уже — с собственной "супергруппой"
"Крэш".
Со своей "Лихорадкой" Джон Драммонд занял первое
место по обе стороны Атлантики. Но потом, без всякого предупреждения, он вдруг
оставил сцену и ушел, сопровождаемый газетными сообщениями и насчет рака, и про
рассеянный склероз, и о хронической привычке к героину. Тогда его видели в
последний раз. Это было… когда же? Году в 1973— 1974-м или где-то около того. Я
даже не знал, жив ли он еще.
В ту ночь в моей однокомнатной квартирке на Холланд-Парк-авеню
зазвонил телефон. Это был Джими. Голос его был далеким и глухим.
— Не могу долго говорить, чувак. Звоню из будки на Квинсуэй.
— Я заезжал на флэт, Джими. Та баба меня не пустила.
— Я должен туда попасть, Чарли. Без вариантов.
— Джими… Я кое-что узнал. После Моники там жил Джон
Драммонд. Может, он смог бы помочь.
— Джон Драммонд? Имеешь в виду того паренька, что все время
ошивался вокруг и хотел играть с "Экспириенс"?
— Тот самый, потрясающий гитарист.
— Дерьмом он был. И играл дерьмово.
— Не надо, Джими. Он замечательно играл. Его
"Лихорадка" стала классикой.
На другом конце линии наступила долгая пауза. Я слышал звуки
машин и дыхание Джими. Потом Джими спросил:
— Когда это было?
— Что было?
— Ну эта песня, что ты назвал, когда это было?
— Не помню. Где-то в начале семьдесят четвертого, кажется.
— И он хорошо играл?
— Потрясающе.
— Не хуже меня?
— Если хочешь чистую правду, не хуже.
— И звучал он, как я?
— Да, но немногие с этим соглашались, потому что он белый.
Я посмотрел на улицу. Нескончаемый поток машин проносился
мимо моего дома в сторону Шепхёрдс-Буш. Я вспомнил, как Джими много лет тому
назад пел "Crosstown Traffic".
Джими спросил:
— А где сейчас этот самый Драммонд? Еще играет?
— Никто не знает, где он. Его "Лихорадка" стала
хитом номер один, а потом он ушел. "Уорнер Бразерс" не нашли даже,
кому предъявить иск.
— Чарли, ты должен оказать мне услугу, — хрипло потребовал
Джими. — Найди этого парня. Даже если он умер и ты сможешь узнать только, где
его похоронили.
— Джими, ради Бога. Я даже не знаю, с чего начать.
— Прошу, Чарли. Найди его для меня.
Он повесил трубку. Я долго стоял у окна, испытывая страх и
подавленность. Если Джими не знал, что Джон Драммонд так хорошо играл, если он
не знал, что "Лихорадка" Джона занимала первое место, — тогда где он
был последние двадцать лет? Где он был, если не умер?
Я позвонил Нику Кону, и мы встретились в душном вечернем
питейном клубе в Мэйфер. Ник написал примечательный труд о поп-музыке
шестидесятых, "Авопбопалупа-Алопбамбум", и знал почти про всех, в том
числе о "битлах", Эрике Бердоне, "Пинк Флойдах"
"космического" периода, Джими и, конечно, о Джоне Драммонде.
Он черт знает сколько не видел Джона, но лет шесть назад он
получил открытку из Литлхэмптона, что на Южном побережье, и там почти ничего не
было, кроме того, что Джон пытается привести в порядок душу и тело.
— Он не пояснил, что он конкретно имеет в виду, — сказал мне
Ник. — Но он всегда был таким. У меня было такое ощущение, будто он всегда
думает о чем-то другом. Вроде как пытается справиться с чем-то, что происходит
внутри него.
