В Литлхэмптоне в середине зимы было ветрено и уныло. Парк
аттракционов был закрыт, пляжные домики закрыты, а индейские каноэ, связанные
вместе, болтались посреди лодочного пруда, чтобы до них никто не добрался.
Желтовато- коричневый песок кружился по дорожке, а среди кустиков прибрежной
травы носились старые конфетные фантики.
Я несколько часов бродил по центру города в поисках Джона
Драммонда, но в тот первый вечер я не увидел там никого от трех до шестидесяти
пяти лет. Начинался дождь — холодный, затяжной дождь, — и я позвонил в дверь
одной краснокирпичной виллы эдвардианского стиля неподалеку от моря и снял себе
комнату на ночь.
Заведение было не из лучших, но зато теплым. А еще была рыба
с жареной картошкой на ужин, который я разделил с двумя коммивояжерами,
матерью-одиночкой и ее сопливым вертлявым мальчишкой в засаленных штанах, а
также с отставным полковником, у которого были щетинистые усы, пиджак с
кожаными заплатками на рукавах и привычка откашливаться со звуком, напоминавшим
артиллерийскую канонаду.
Барабан не гремел, поп его не отпел — просто тело на вал
отнесли мы.
Утром дождь еще шел, но я все равно побрел по
серебристо-серым улицам в поисках Джона Драммонда. Наткнулся я на него
совершенно случайно, в пивнухе на углу Ривер-роуд, где он сидел в каком-то
закутке с нетронутой кружкой пива и опустошенным наполовину пакетиком
хрустящего картофеля. Он непрерывно курил, глядя в пустоту.
Он очень похудел по сравнению с тем временем, когда я его
видел в последний раз, и его седеющие волосы были сильно спутаны. Он немного
напоминал постаревшего Пита Тауншенда. На нем были черные штаны в обтяжку и
огромная черная кожаная куртка с неимоверным количеством молний и висюлек. На
лацкане у него был значок с тремя парами бегущих ног и надписью "Тур бегунов
1986".
Я поставил свое пиво рядом с его стаканом и придвинул стул.
Он даже не взглянул на меня.
— Джон? — окликнул я не слишком уверенно.
Он скользнул по мне взглядом и прищурился.
— Джон, я — Чарли. Чарли Гуд. Ты меня помнишь?
— Чарли Гуд? — тупо переспросил он. Потом очень медленно,
словно узнавание проникало в его сознание, словно камешек, опускающийся в
патоку, он заговорил:
— Ча-а-арли Гуд! Реально! Чарли Гуд! Как твое ничего, чувак?
Я же тебя не видел с… А когда я тебя в последний раз видел?
— На острове Уайт.
— Точно. Остров Уайт. Мать твою.
Я отпил немного пива и отер губы тыльной стороной ладони.
— Я тебя со вчерашнего дня ищу, — сообщил я ему.
Он затянулся окурком сигареты, потом ее потушил. Он
ничего не ответил, даже казалось, будто он меня не слышит.
— Даже сам не знаю, зачем, — сказал я, стараясь, чтобы голос
звучал как можно небрежней. — Штука в том, что Джими меня попросил.
— Джими тебя попросил?
— Глупо звучит, верно? — произнес я, деланно улыбаясь. — Но
я с ним встретился в Ноттингем-Хилл. Он еще жив.
Джон достал еще одну сигарету и прикурил от дешевой
пластмассовой зажигалки. Теперь он не сводил с меня глаз.
Я сказал уже серьезнее:
— Он пытался попасть в старую обитель Моники. Он не сказал
зачем. Дело в том, что он узнал, что ты там жил ка- кое-то время, после того
как он… в общем, когда его там не стало. Он сказал, чтобы я тебя нашел. Сказал,
что это крайне важно. Не спрашивай меня почему.
Джон выдохнул дым.
— Ты видел Джими, и Джими сказал, чтобы ты меня нашел?
— Именно так. Я понимаю, это выглядит глупо.
— Нет, Чарли. Это не выглядит глупо.
Я подождал, пока он еще что-нибудь скажет — объяснит, что
происходит, — но он не хотел или не мог. Он сидел, курил, потягивал пиво и
иногда приговаривал: "Джими тебя попросил, о мать твою". Или напевал
кусок из какой-нибудь старой песни Джими.
В конце концов он осушил стакан, поднялся и сказал:
— Пойдем, Чарли. Тебе лучше увидеть, в чем тут дело.
Джон, сутулый, с тощими ногами, повел меня по дождю.
Мы перешли Ривер-роуд и вошли в Арун-тирейс, где длинной
вереницей стояли небольшие викторианские коттеджи с шиферными крышами и
выложенными майоликой крылечками. От кустов воняло кошачьей мочой, а в ветках
болтались мокрые пачки из-под сигарет. Джон толкнул калитку дома 17 под
названием "Каледонский" и открыл дверь своим ключом. В доме было
сумрачно и полно всяких фенечек: миниатюрный корабельный штурвал с заделанным в
него барометром, гипсовый бюст седого араба с соколом на плече, огромная
уродливая ваза, заполненная выкрашенной в розовый цвет пампасной травой.
— Моя комната наверху, — сказал он и начал первым
подниматься по лестнице с невероятно крутыми ступеньками, покрытыми ветхой
красной дорожкой. Мы добрались до площадки, и он открыл дверь небольшой жилой
комнаты — простой, холодной британской спальни с вышитым покрывалом на кровати,
полированным шкафом и плиткой. Единственным признаком того, что это жилье
одного из лучших рок-гитаристов после Эрика Клэптона, был блестящий черный
"Фендер Страт" с отпечатками пальцев по всей поверхности.
Джон выдвинул убогое плетеное кресло с продавленным
сиденьем.
— Чувствуй себя как дома, — сказал он мне, а сам уселся на
край кровати и снова достал свои сигареты.
Я боязливо присел, чувствуя себя так, словно сижу на дне
высохшего колодца. Я наблюдал, как он снова прикуривает и нервно затягивается.
Он выглядел все более возбужденным, и я не мог понять почему.
Но через некоторое время он заговорил низким, безжизненным
голосом.
— Джими всегда вспоминал о том времени, когда он
гастролировал с "Флеймс", — за много лет до того, как он прославился
и все такое прочее, сразу после увольнения из десантных войск. Они выступали в
каком-то Богом забытом городишке в Джорджии, и Джими связался с той птичкой.
Никогда не забуду, что он про нее сказал: "Сексуальная до мозга
костей". Короче говоря, он все ночи проводил с ней, даже если приходилось
опаздывать на гастрольный автобус, даже несмотря на то что эта птичка была
замужем и все время твердила ему, что муж ее прибьет, когда она придет домой.
Он сказал ей, что хочет быть знаменитым, а она ему —
конечно, ты можешь прославиться. Как-то часа в четыре утра она отвела его к
одной старой колдунье, и та колдунья дала ему вуду. Она сказала ему, что пока
он кормит того вуду, с ним все будет хорошо, он прославится на весь мир и все
его желания будут исполняться. Но в тот день, когда он перестанет кормить этого
вуду, вуду заберет всё обратно, и он станет дерьмом и больше ничем, просто
дерьмом.
