— Нет.
— Тогда будешь пить, — мотнул раздраженно головой, утаскивая за собой в темноту.
Но непроглядной она была недолго. Вскоре я различила проблески светоотражающих полосок на одежде «потусторонников». Не «Горсвет», конечно, но маскировались мы под те же коммунальные службы.
— Кровь! — гаркнул Горевич на подлете. Полы его плаща взвились перед глазами, когда он меня выпустил и ускорил шаг, чтобы встретить уже с герметичной бутылкой.
— Кто? — потребовала я, чтобы хоть как-то взбодриться и настроиться на боевой лад. Лишь бы не стошнило.
— Костя, — раздался дрожащий женский голос из-за спины.
— Константин Вячеславович?! — я опустила бутылку, так и не донеся ее до рта.
— Зул Вальдемарович, — послышался голос Емели, — вот, из машины.
И он протянул Магистру часы. Старомодные, наручные, на стертом кожаном ремешке.
Я зажмурилась и глотнула из бутылки. Вытащу. Константина нельзя не вытащить, у меня даже потеплело в груди… или это кровь взыграла чужая.
— Больше пей, — холодно приказал Зул.
— Что случилось? — я задержала дыхание и сделала еще один глоток. Горько-соленая густая жидкость опаляла горло, будто я глушила чистый спирт.
— Тебе лучше не знать, — и отвел глаза.
«Дети», — внутренности скрутило узлом и меня едва не вывернуло. Зул подхватил меня под живот:
— Дыши, Алиса, дыши…
«И ведь не вытащить их, не вернуть», — на глаза навернулись слезы.
— Карельская! — гаркнул Зул, — Соберись, мать твою! Их не вернуть! А Костю — нужно!
— Верну, — выдавила хрипло, облизав пряные губы. — Обещаю.
Сделала вдох, закрыла глаза и… шагнула в пустоту.
71
В ушах тут же зазвенело, снова едва не стошнило, и я упала на колени.
Самое сложное — сделать первый вдох. Казалось, что вместо воздуха втягиваешь мутную воду, и она, обжигая, рывками проталкивается в легкие. Кровь, которой напоил Магистр, давала энергию и служила моим суррогатным якорем. Да, я была примитивным "ходоком". Трусливым, ненадежным, и слабым. Но за гранью все средства хороши — лишь бы вернуться. И грань, казалось, меня жалела. Волосы разметало порывом, и я сделала вдох, закашлялась и захрипела.
— Баю-баюшки, баю… — не слыша голоса, прошептала, — сидит котик на краю, лижет мордочку свою, тешит деточку мою…
Молитвы бывают разные. Меня всегда успокаивала мамина колыбельная…
Открыв глаза, вздохнула глубже. Легкие болели все меньше, а сердце колотилось так громко, что, казалось, только его и слышно. Я плавно выпрямилась:
— …Баю-баюшки-баю, живёт оборотень с краю, он не беден, не богат, у него много волчат, — губы дрожали, но я упрямо цеплялась за любимую песенку. — У него много волчат, все по лавочкам сидят. Все по лавочкам сидят, кашку масляну едят, кашка масленая, ложка крашеная. Ложка гнётся, нос трясётся, сердце радуется…
В лицо пахнуло тленом и сыростью, сердце споткнулось.
— …Радуется… — повторила упрямо. — Константин Вячеславович! Костя! — Я сжала надетые на запястье часы, чувствуя их пульсацию. — Константин!
Туман, показалось, поредел, но здесь это действительно только казалось. Грань — удивительное место — она подавляла, высасывала силы, затягивала и нехотя отдавала полученное. Но меня не оставляло чувство, что это место — всего лишь иллюзия, принимающая тот облик, который ждешь. Что могло быть страшнее для ребенка, чем темный, туманный лес? Сколько раз я плутала по подобному в Карелии! Бежишь со всех ног домой, лишь бы не стемнело! И здесь — то же лес? Я опустила глаза — ворохи прелой затхлой листвы встопорщились под носками сапог.
Мимо мелькнула плотная тень, и в груди щедро всплеснул адреналин.
— Костя! — прохрипела я, хватаясь за горло. Дрожь била все сильнее, времени оставалось мало.
— Аня…
— Константин!
И только тут до меня дошло, что я — не Аня. Я попятилась, задыхаясь от страха.
— Аня…
Меня дернуло, взметнулся порыв ветра. Туман вдруг уплотнился, являя мой детский кошмар — лицо с клыками и желтыми волчьими глазами. Тварь взметнула ко мне когтистые лапы, но меня кто-то сильно дернул назад.
— Алиса! — узнала я голос Константина Вячеславовича. — Бегом!
За спиной раздался жуткий вой, тяжелые лапы ударили в спину, и я пихнула Костю из последних сил… а сама почувствовала, как меня хватают за волосы.
«Все», — мелькнуло в голове.
Таким, как я — живым — тут не место, но это легко исправить. У моего личного кошмара цель простая — оставить меня здесь. Я видела его второй раз в жизни и, кажется, последний.
Все хуже соображая, чувствовала, как когти на моем горле впиваются в кожу, как кошмар принюхивается, тычась холодным носом мне в затылок:
— Аня… — прошептал он вдруг почти человеческим голосом растерянно и как-то отчаянно.
«Я не Аня!» — хотела выкрикнуть, но не смогла. Все, что оставалось — рывком втягивать жижу в легкие и пытаться прожить еще один вдох… и еще… Рвануться не было сил, я вдруг поняла — это конец. От когтей в тело тек холод, оно немело, будто меня погружали в жидкий лед.
— Мама… — прошептала, чувствуя, как из глаз брызнул расплавленный воск и застыл на щеках. Я закрыла глаза… и больше не вдохнула…
…Только вдруг через сомкнутые веки нестерпимо ударило светом, послышался такой отчаянный рев, что зверь, удерживающий меня, дрогнул и выпустил. Грань будто вдохнула и разочарованно выдохнула меня в реальный мир. Грудную клетку едва не разорвало от того, с какой силой в легкие ворвался кислород вместе с морозным воздухом.
— Алиса!
До боли знакомый голос прорвался будто издалека, и я оказалась в тисках его обладателя. Обессиленная, не могла пошевелить даже пальцем, только дышать и слушать.
— Гербер! — взревел рядом Зул.
Тиски сжались сильней.
— Пошел к черту! — голос Алекса мешался с рыком. — Не получишь ее больше!
— Спокойно!
— Я спокоен. И спокойно тебя уведомляю, что только через мой труп ты ее еще втянешь в подобное.
Он прижал мое безвольно тело к груди и куда-то понес. По лицу запрыгали солнечные лучи, из глаз побежали уже настоящие слезы, потому что не могла зажмуриться. Я чувствовала, как тяжело дышит Алекс, как дрожат его руки. Запах снега и его кожи показался концентратом жизни и глупой детской радости. Он меня вытащил! Он! Я, кажется, даже едва заметно дернулась. Послышался щелчок, солнце перестало терзать мои глаза, хлопнула дверь, и машина тронулась с места.
Горячие пальцы коснулись глаз, вытирая слезы, убрали налипшие волосы со лба. Я чувствовала, он вглядывается в мое лицо. В его руках снова было спокойно и надежно. Тело не повиновалось, а сознание под мерную тряску уплывало в темноту…
