Золотов с Трошиным переглянулись. Кажется, они впервые слышали о такой возможности.
— То есть… ты хочешь сказать, что помимо постов видеонаблюдения, я могу…
— Да. Теоретически. На своем компьютере в кабинете я так и делал. После того, как поставили систему, они смогли их объединить и дали мне адреса, но, похоже… они для вашего компьютера не работают. Должны быть какие-то другие адреса. Я же нахожусь в другом здании, у меня другая подсеть. А какая тут у вас, я не знаю…
— Вот это да, — сказал Золотов. — Уже почти год как я мог бы смотреть на задницу Ани Верник в бухгалтерии, а ты молчишь? Шутка.
— Что уж. Аня Верник очень даже, — медленно сказал Трошин. — Тебе-то, холостому, сам бог велел туда смотреть. Только вот… как? — Он повернулся с бутылкой в руках, плеснул себе еще в стакан, потом добавил Золотову. — Постой, постой. Это не те ребята, что сломали нам клетку обезьян и потом мы ловили одну почти целый день?
— Эти, — подтвердил Лукин. — Они мне весь потолок разворотили своими дрелями. И насвинячили в чистой зоне, пришлось неделю отмывать.
— Погоди, мне тогда начальник их подарил… бутылку Бехеровки, я отвез ее жене, она любит такое. И дал бумагу. Сказал: «тут коды доступа к камерам, смотри не потеряй». Но так как вся система видеонаблюдения заработала, то я подумал, зачем эти коды… и положил… — Он снова подошел к бару. — Точно! Я подумал, раз коды, значит что-то важное, как коды к моему сейфу. И положил ее… да-да, в сейф! — Трошин отворил темную панель справа от бара. Там располагался небольшой сейф с кнопками. Быстро набрав комбинацию, он открыл толстую дверцу.
— Так… не это… не оно, это техпаспорт… это устав… стоп… кажется… — он вынул лист бумаги с чередой длинных адресов-цифр. — Здесь не написано, что это, но… кажется…
— Да! — Лукин быстро пробежал взглядом бумагу. — Это точно оно! Есть, давайте ее сюда… так… одну секунду. Сперва глянем, что у нас за дверью. — Он быстро набрал вереницу цифр и глазам изумленных мужчин предстал очень качественный, цветной вид сверху на дверь кабинета директора, включая стол секретаря, шкаф для бумаг, вешалку, кресла для посетителей. На месте Веры Ильиничны восседал бугай в джинсах и свитере крупной вязки, с «оленями». На голове у него была черная шапочка. Он крутил в руках рацию и явно маялся от безделья. Сумка Веры Ильиничны висела на стуле, как будто она отлучилась на минутку.
— Смотри, — указал в нижний темный угол Золотов. — Несмотря на то, что освещения внизу не хватало, все они увидели, что белый короб, скрывающий телефонные провода, вскрыт, а из него торчат разноцветные лохмотья. Они перерезали телефонную линию.
Лукин покачал головой:
— Интернета нет, потому что перерезан телефонный кабель. А вот сама сеть есть. И это единственный плюс, который мы имеем на данный момент. Мы можем точно узнать, где они и что делают. Посчитать, сколько их и… возможно, обезвредить. У меня такое ощущение, что в их планы не входит выпустить нас отсюда.
Глава 10
2012 год
Она стоит на ступеньках автобуса, прислонившись к холодному стеклу двери, а тот громыхает по разъезженной дороге, корпус содрогается, скрипит и плачет, крышка механизма открывания дверей над головой бьется с монотонным лязгом. Надпись на ней гласит:
НЕ ЗАБУДЬТЕ ОПЛАТИТЬ ПРОЕЗД
Она смотрит в окошко, боясь пропустить свою остановку, но снаружи — серая туманная слизь, не видно не зги. Силуэты домов угадываются и тотчас исчезают, а людей и вовсе нет, а автобус, старенький Лиаз, все едет и едет. Без остановок.
Салон забит людьми — они чем-то неуловимо похожи друг на друга, словно едут на завод (или на похороны), и они… они смотрят на нее, да. Серые землистые лица, плотно сомкнутые бескровные губы, изгибы морщин. Странно, но никто не шмыгает, как обычно, не кашляет, не сморкается. Она попыталась вспомнить, как попала в этот автобус, но не смогла. И куда она едет без родителей?
Почему все смотрят на нее? Она холодеет — у нее нет билета. Они знают. Они откуда-то знают.
Проносится перечеркнутый красной линией знак с надписью «Огненск» и она с ужасом понимает, что села не на тот автобус. Она едет не туда и автобус уже выкатился из города, тряска стала более монотонной, похожей на дрожь. Скорость выросла. Люди в автобусе молчали, никто не произносил ни слова. Она украдкой посмотрела влево — ни одного мобильника, никто не смотрит очередной выпуск новостей, не слушает музыку в наушниках, черт — даже не сидит в Инстаграме или на худой конец, в Одноклассниках, у людей здесь… вообще нет телефонов. Их тела ритмично покачиваются и наклоняются совершенно синхронно, как связанные, когда автобус берет правее или левее.
С каждой секундой, которые тянутся, словно кадры на замедленной съемке, ужас наполняет ее все больше и больше. Где папа?! Где мама?!
— Тетенька, — оборачивается она к пожилой женщине, стоящей позади. На старухе черное пальто до пола и резиновые сапоги, тоже черные, в комках жирной оттаявшей грязи. — Простите, какой это номер, не подскажете? Куда мы едем?
Старуха смотрит на нее в упор, отчего Саше становится не по себе.
— Безбилетница, — говорит старуха, шевеля тонкими губами с полоской серых усов над ними.
Саша втягивает голову в плечи. Ей становится и страшно, и стыдно одновременно — она краснеет, невыносимо душно, хотя внутри салона, это хорошо видно, из каждого приоткрытого рта то и дело вылетает облачко пара.
— Безбилетница! — повторяет старуха злобным шипящим голосом. Ее маленькие черные глазки буравят Сашу. Старуха входит в раж и, специально, чтобы услышали все, почти выкрикивает это слово, как заклинание: — БЕЗБИЛЕТНИЦА!!!
Саша с силой прижимает ладони к холодному стеклу автобусной двери, ей нужно выйти прямо сейчас — сквозь запотевшее стекло она видит новый указатель и ей становится не по себе: «Городская свалка, 5 км».
Господи! Папочка!!! Я заблудилась!!! Помоги мне, папуля, где ты?!
Тем временем, лица пассажиров, даже тех, кто вообще не подавал признаков жизни, разворачиваются в ее сторону. В их глазах — глухая черная пустота. Сначала они молчат, просто смотрят, но Саша знает — этим не обойдется. Если бабка решила выместить на ней свою злобу, своего добьется. Ужасная, страшная старуха, похожая на бабу Демидиху из соседнего подъезда — склочную, сварливую, ее сторонились даже крепкие мужики со свинофермы.
Толпа не любит чужаков. Тех, кто отличается. Тех, кто своим видом вносит сумятицу и раздор, вызывает волны на вечной глади болотной жижи. Но… откуда они знают? Откуда?..
В этот момент глухой ропоток, заглушая кашель двигателя, сперва несмело, но с каждым разом все громче, все сильнее, — перерастает в скандирование — «Без-би-лет-ни-ца, без-би-лет-ни-ца, без-би-лет-ни-ца!», которое впивается в уши, проникает сквозь кожу, холодными иглами пронзая все ее тело — как тогда… как тогда…
