Его основной издатель после реализации Кремлем операции «Преемник» пошутил, что либо Ельцин советовался с Олегом, и тот совет дал небескорыстный, либо у Олега дар художественного предвидения.
Словом, Олег был доволен жизнью, собою в ней и никаких неприятностей от нее не ждал.
Олег Михайлович Лебедев родился в семье юрисконсульта и школьной учительницы. Поскольку деда Олега по отцовской линии в 1937 году расстреляли как врага народа, Михаил Лебедев до XX съезда КПСС жил с клеймом «сын врага народа», и многие двери в жизни были для него закрыты наглухо. Он окончил юридический вуз, но адвокатом стать не мог. Устроился на работу юрисконсультом. То есть юристом на предприятии. Зарплата была небольшой, а совместительство тогда разрешалось только еще в одном месте. Всего получалось сто восемьдесят рублей. Плюс сто десять — зарплата жены, учителя литературы. Понятно, что семья жила небогато. Хотя, на самом деле, в те времена большее значение имело не то, сколько люди зарабатывали, а то, что они могли на свои деньги купить. Вернее — достать. А отец Олега с самого начала шестидесятых перешел на место юрисконсульта же, но в большой гастроном, и потому дефицита в продуктах семья не испытывала. Более того, как раз тогда в стране сложилась уникальная система «натурального обмена за деньги». Классики марксизма-ленинизма такой формы экономического устройства общества не предвидели, и потому партийные руководители страны победившего социализма не знали, что со всем этим делать. А суть экономической проблемы в ее бытовом выражении сводилась к тому, что за деньги можно было купить почти все, но только по блату. Так вот, натуральный обмен был не продуктами и товарами, а связями. Отец Олега доставал приятелям нужные продукты, а те — театральные билеты, книги, плитку, мохер и далее «по списку», в зависимости от того, кто где работал. С этой точки зрения мама Олега оказалась человеком абсолютно бесполезным. Уж лучше бы она была участковым врачом...
Вот чего Олег был лишен полностью, так это заграничных вещей. Его семья проживала в том слое общества, из которого в загранкомандировки не ездили. Ни родители, ни их друзья и приятели. Ни джинсов, ни жвачки, ни пластинок с модными западными шлягерами ни в детстве, ни в юности у него не было. Но он от этого вовсе не страдал, «вещизмом» не заболел. С самого детства мысли его были заняты книгами. Вот тут мамина профессия оказалась весьма кстати. Она умело формировала его вкус, советуя, что и в какой последовательности читать. В восьмом классе Олег стал писать. Когда количество сочиненных им рассказов достигло пяти, мама решила показать произведения сына своим вузовским педагогам, профессорам старой школы, почитавшим русский язык как святыню, а Литературу — величиной абсолютной и только с большой буквы. Диагноз консилиума был единодушным — перо у мальчика есть, чувство языка наличествует, но пишет от «ума», реальной жизни не знает, психологически действия героев не оправданы. Словом — примитивный реализм. Ну хорошо, что не «социалистический», подумала мама и передала все ей сказанное Олегу. Реакция сына, особенно с учетом его возраста, родителей весьма удивила. Олег решил, что профессию он выберет такую, чтобы побольше общаться с людьми, узнать настоящую жизнь в ее самых острых проявлениях, и после тридцати лет начнет писать вновь. А до тех пор — ни строчки! Что за профессия? Юрист! Отец был несказанно рад. Будет Олег писать, не будет, — это его волновало мало. Но вот то, что Олег пойдет по его стопам, что Олег, возможно, реализует его мечту, которая для него самого оказалась недостижимой, и станет адвокатом, — это окрыляло. Пугало единственное, не увлечет ли сына «следственная романтика», но на прямой вопрос отца (правда, было это уже в десятом классе), не хочет ли Олег стать следователем, тот, усмехнувшись, ответил: «Я надеялся, что ты, батя, лучшего мнения о моих интеллектуальных способностях».
На сегодняшний день Олег работал судьей. Уже более десяти лет он слушал уголовные дела в Московском городском суде, что было вполне нормальным, средним по темпам карьерным ростом для того, кто начинал в районном суде. «Делание карьеры» целью своей жизни не полагал, с властью не заигрывал, но и не ссорился. Адвокатом Олег так и не стал. Ближе к окончанию института отец начал на него «поддавливать», уговаривая идти в адвокатуру. Но Олег, долго увиливая от прямого ответа, говоря, что его без блата все равно не примут, что он не оратор, что не хочет работать в сфере обслуживания, однажды сорвался и довольно жестко заявил, что мечты родителей не есть путеводные звезды детей.
В адвокаты он не пойдет, потому что вести дела о разделе кастрюль и постельного белья при разводе ему не интересно, а защищать по уголовным делам и получать за это деньги, заведомо зная, что обвинительный приговор гарантирован всей мощью советской системы, он считает мошенничеством. Услышав такое, отец сник и больше к теме адвокатской стези для сына не возвращался. Сегодня Олег понимал, что был не прав. Проработав судьей больше двадцати лет, он проникся к адвокатам, не ко всем, разумеется, а к настоящим, профессиональным — огромным уважением, а уж тех, кто в советские времена вел уголовные дела и действительно пытался защищать подсудимых, а не просто «отрабатывал номер», полагал просто подвижниками. Но все равно, это была точно не его профессия.
Работа судьей сильно повлияла на характер Олега. Он привык к тому, что от него зависят судьбы, а раньше, до введения моратория на смертную казнь, и жизни людей. Это была власть. Причем власть подлинная, настоящая, а не та, которую получает на время чиновник, будь то даже министр. Олег иногда представлял, что такой же властью обладает кардиохирург. Но там все зависит от умения, а у него — от мнения, от настроения. Поэтому Олег выработал в себе навыки, позволявшие отключаться от внешнего мира, от эмоций, связанных с домом, ситуацией в стране, обнаглевшими соседями или служакой председателем суда. В процессе он был спокоен и сосредоточен. Единственное, что выводило его из равновесия, — это непрофессионализм прокуроров и адвокатов, сталкиваться с которым приходилось довольно часто. Но он всегда напоминал себе, что ни потерпевший, ни подсудимый не могут отвечать за их действия и дурь. Среди коллег Олег особой любовью не пользовался. Тому было много причин. Он не искал ничьего расположения, что раздражало. Был, бесспорно, самым грамотным юристом на той ступеньке судейской карьеры, на которой находился в тот или иной отрезок времени, писал много статей в юридические журналы и даже опубликовал две книги — одну по теории доказательств и вторую по тактике допроса свидетелей. Кто-то считал его выскочкой, кто-то — человеком скрытным и некомпанейским. Словом, признавая его превосходство как юриста, коллеги компенсировали свои комплексы неполноценности, приписывая ему человеческие недостатки, которыми Олег вовсе не обладал. Доказывать же кому-то, что он — хороший, Олег считал делом постыдным и неразумным в принципе. О литературном творчестве Олег забыл. Некогда. Да и страшно было осрамиться. Видя непрофессионалов ежедневно, самому выглядеть таким же, да еще при том количестве «доброжелателей», которых он имел, вовсе не хотелось.
Однако случилось так, что судебно-правовая реформа, происходившая в России, как всегда, по принципу «шаг вперед — два шага назад», резко поменяла устоявшийся жизненный график судьи Олега Лебедева. Был учрежден суд присяжных. Олег всегда с некоей долей зависти к своим зарубежным коллегам смотрел американские фильмы с судебными сюжетами или сценами. Сидит за высоким столом надменно-снисходительный, абсолютно уважаемый судья, «курит бамбук», пока тяжущиеся стороны соревнуются пред очами присяжных, а он, судья, знай себе следит за одним — соблюдением правил игры. Самому Олегу всегда приходилось принимать то сторону обвинения, то сторону защиты. И это абсолютно не зависело от его симпатии или антипатии к подсудимому. Если он видел, что прокурор «плавает», что следствие проведено поверхностно, с дырами, а адвокат — молодец, Олег вставал на сторону обвинения. Нет, не в смысле вынесения обвинительного приговора, а по ходу суда старался укрепить аргументы обвинения, выявить противоречия и слабые места в позиции защиты, просто — уравновесить шансы сторон перед ним, судьей. Реже, но бывало и наоборот — адвокат «отрабатывал гонорар», думал только о том, как произвести хорошее впечатление на родственников подзащитного. В результате всегда срабатывало правило: если адвокат работал на публику, то для суда, для судебного решения его действия производили нулевой эффект, если не вообще отрицательный. У судей была даже такая шутка: «Три года тюрьмы за преступление, плюс год за адвоката, итого — по совокупности четыре года». Бывало, бывало. Тогда Олег играл за адвоката, трепал прокурора и особенно свирепствовал со свидетелями-милиционерами, которые врали, не стесняясь, лишь бы засадить избранную ими жертву, отнюдь не всегда и вправду повинную. В таких случаях, раздолбав обвинение, Олег возвращал дело для дополнительного расследования, поскольку запрет на вынесение оправдательных приговоров даже он — независимый и непокорный судья Олег Лебедев — нарушать не смел.
