— У меня мельче нет. Давай так, когда мы с тобой отсюда поедем, я разменяю и отдам.
— Хорошо. Но только пускай деньги будут у меня. — При этом в голосе Кати прозвучали достаточно жесткие нотки.
— Ладно. Я тебе доверяю, — согласился Глеб.
— Так что вы хотели еще узнать?
Глеб задавал вопросы. Она отвечала. Подробно. Без малейших эмоций. Казалось, разговор касался жизни вовсе не ее собственной, а какой-то малознакомой девушки, чья судьба ее мало волновала.
Глеб узнал, что Катя москвичка. Это его крайне удивило: он всегда считал, что придорожные московские проститутки либо из Украины, либо из Белоруссии. Оказалось, что Катю и били несколько раз, и насиловали. Не так давно четыре здоровых «лба» затащили ее в машину, она сопротивлялась, кричала, но никто из прохожих даже глазом не моргнул. Все шли мимо, отводя взгляд в сторону. Только один алкаш, глупо хихикая, крикнул от пивного ларька: «И за меня ее трахните, хлопцы». «Лбы» отвезли ее на пустырь, долго насиловали, тушили об нее сигареты. Катя показала две круглые ранки на правом плече. Больше всего Глеба поразило то, как спокойно и даже отрешенно Катя сказала: «Я не понимаю, как можно так обращаться с женщиной. Она ведь слабее. Она — будущая мать».
Она рассказывала Глебу о том, что чистый средний заработок за день — рублей шестьсот. Платить приходится и милиции, и «бандитам». Оказывается, Катя видела между ними разницу. «Бандиты», во-первых, брали точно по таксе — тысячу рублей в месяц. Во-вторых, они хоть как-то, но защищали. Например, тех четырех «лбов» они словили, побили и отобрали у них все деньги, что нашли. Половину отдали Кате. А вот милиция вела себя «некорректно». Так Катя и сказала: «Некорректно»! У москвичек, поскольку они были с паспортом, забирали половину денег, что при них находили, и отпускали. Иногородним было много хуже: у них выгребали все деньги, да еще устраивали с ними «субботник». Хуже того, менты иногда шли и ка прямые подлости — с месяц назад они порвали Катин паспорт и сделали ее «невыходной». Без паспорта выйти на работу опасно — могут использовать как иногороднюю. Слава богу, у нее хорошие отношения с участковым, и всего за два минета он быстро выдал ей справку об утере паспорта, а потом поспособствовал скорому получению и самого документа. Слушая эту часть Катиного рассказа, Глеб то вспоминал стихи Маяковского про советский паспорт, то старался сообразить — это у Катюши Масловой из Толстого были проблемы с паспортом или у другой литературной проститутки? Так и не вспомнив, подумал о том, что давно, очень давно перестал читать книги. Даже на газеты времени не всегда хватало.
Спросил Катю, что она читает? Она удивилась такой смене темы разговора, — это было заметно, но спокойно ответила: «Александру Маринину». «А по телевизору любишь смотреть сериал про ментов?» — попытался угадать Глеб. Катя согласно кивнула.
Глеб был в шоке! Понять этот народ действительно невозможно. С одной стороны, в реальной жизни менты — злейшие враги, варвары, почти нелюди. А с другой — любимые персонажи книг и фильмов. Народ, живущий не действительностью, а мечтой.
Катя продолжала рассказывать, что на этой трассе их пятьдесят две девочки. Бывают, конечно, и залетные, но это редкость. Глеб сразу посчитал, что «бандиты» имеют за месяц в среднем около двух тысяч долларов, и хмыкнул. Не густо! Доходы продюсера, считай, той же «крыши», опекающего «вторую древнейшую», были явно больше, чем у коллег, курировавших «первую».
Глеб слушал Катю уже не очень внимательно. Молча размышлял о том, что жизнь — штука сложная и непредсказуемая. Он уже в том возрасте, когда мужик может в одночасье умереть от инфаркта. Рак вообще косит, не разбирая возраста. Случись с ним что, не окажется ли его дочь тоже «на трассе»? Нет, конечно, не окажется. Полтора миллиона долларов, лежащих в одном из лондонских банков, должны были обеспечить Оле спокойную жизнь при любом раскладе. Да и сама она подавала надежды стать «деловой сукой». Это определение для Глеба несло положительный смысл. Он сам всегда любил таких, они ему были интересны, и с ними всегда было приятно общаться, во всех смыслах этого слова, если, разумеется, ты не находился в зависимости от них. Собой как отцом Глеб был доволен. Дочь знала три языка, много поездила по миру, училась на втором курсе финансовой академии, была хороша собой, что оценивал не только он — отец, но и взрослые мужики, с которыми Ольга уже пару лет тусовалась и на телевидении, и в разных элитных московских клубах. Нет, он не покупал ей успех. Она всего добивалась сама. Правда, не без помощи его денег. Ну как она могла бы выработать хороший вкус, если бы в бутиках «Боско ди Чильеджи» у нее не было оплачиваемой им личной кредитной карточки? Но Глеб верил в правильность утверждения, что самые надежные инвестиции — это инвестиции в собственных детей. А при всем далеко не монашеском образе жизни, который он вел, детей «на стороне» у него не было. Только Ольга.
— А где твой отец? — неожиданно для самого себя перебил он Катю.
— Помер.
— Давно?
— Два года тому назад.
— А кем он был?
— То есть?
— Ну кто он был по профессии?
— Он был офицер. Работал в КГБ. А когда КГБ распустили, ну в начале девяностых, он ушел на пенсию, стал пить. Потом инсульт. Наверное, пил слишком много. И умер. Я его не очень помню. Помню только, что он часто мать бил. Это когда пил, еще до инсульта.
— А мать кто?
— Она продавщица в магазине.
— А ты кем хочешь быть? Ведь на улице долго не проработаешь.
— Понимаю. Пару лет — не больше. А то сядешь на иглу и п..!
Катя выругалась, что для Глеба стало полной неожиданностью. Даже рассказывая про «лбов» — насильников, про ментовской беспредел, она не материлась. А тут вдруг выругалась зло, резко. Именно выругалась, а не «вставила матерное слово для придания речи большей эмоциональности», как любили объяснять свой лексикон милые его сердцу «деловые суки».
— Ну так и кем же ты хочешь стать?
— Прокурором.
Глеб опешил. Ну что угодно, только не это он ожидал услышать. В его сознании образ прокурорши ассоциировался с «синим чулком», с повзрослевшим комсомольским активистом, с неудавшимся адвокатом. Сам он прокуроров не любил. Тех, с кем можно было договориться за деньги, презирал. Тех, кто не брал, не понимал, не видя резона жить в нищете ради принципов. Сам, конечно, осознавал парадоксальность своего подхода, но факт был именно таков — прокуроров он не любил, всех. Тут присутствовал и личный мотив: затащить в передачу прокурора было намного сложнее, чем представителя любой другой профессии.
— А почему именно прокурором?
— Их менты боятся. Их мой отец боялся. Они знают законы. А еще, их защищает мундир.
— Да, но зарабатывают-то они мало. Или ты будешь взятки брать?
— Нет, взятки брать не буду. Прокурор брать взятки не должен — он как-никак закон представляет. А что до зарплаты, так мне много не надо. Мне главное, чтобы меня не трогали. Да и посчитаться кое с кем хочется.
