— Он вас не понимает, мистер.
Это за стенкой Билл смотрел на свои приборы и комментировал:
— Есть любопытство, попытка понять, что вы говорите, найти знакомые слова. Но… он не понимает русского языка.
— Что за черт? — вслух сказал человек с седыми висками.
— У вас какие-то трудности, мистер? — участливо спросил Виктор на английском.
— Извините, я вас должен временно оставить, — ответил О’Салливан и быстро вышел из комнаты.
— Что это такое? — кричал он на своих ассистентов. — Откуда эти данные?
О’Салливан еще раз наскоро просмотрел папку с документами. Досье на Лаврова было составлено качественно.
— Может быть… это не он? — спросил Билли.
— Вы хотите сказать, что наша агентурная сеть в Восточной Европе ест свой хлеб даром? — вновь начал заводиться начальник.
— Нет-нет, — робко оправдывался человек у компьютера, — но вы же видите, что приборы… Похоже, система Алехандро Буза дала сбой. Датчики не могут определить национальную принадлежность объекта исследования.
— Выбросьте знаете куда эти приборы, мать вашу! — вскрикнул О’Салливан, затем быстро взял себя в руки и вернулся к Виктору.
— В общем, так, дорогой наш гость, — заявил с порога О’Салливан, — или вы рассказываете о себе всю правду, или…
— Ой, подождите! — Виктор вскрикнул и закрыл лицо ладонями.
Его руки дрожали.
«А-а-а… Ты все-таки чего-то боишься, — мелькнуло у агента. — Чего?»
— Сыворотка правды? — сквозь руки спросил Виктор. После паузы, убрав ладони от лица, без тени страха продолжил по-русски: — Вы знаете, доктор! Когда моя бабушка делала творог, столько сыворотки оставалось, что мне не страшно. Привык.
Безупречный русский язык из уст Виктора подействовал на человека в халате как ушат холодной воды. Он на мгновение замер и закрыл глаза, а потом продолжил в тон Виктору:
— Вы зря смеетесь. Могу вас уверить, наш химический состав расколет любой камень.
— Могу вас огорчить, доктор. Я не камень. Я плазма, — тихо произнес Виктор, давая понять, что так просто не сдастся.
* * *
По холодному полу тоннеля, откуда-то такому знакомому, было неудобно идти. Пугающе тихие шаги босых ног наводили на размышления о вечном холоде и мраке. Не слышно было капанья воды в сырой пещере, шороха крыльев летучих мышей или даже треска скалистых пород — полный вакуум. Виктор явственно ощутил, что уже был здесь и, может, не один раз. Вот только когда? Он стал перебирать горные системы, где бывал: Карпаты, Крым, Альпы, Кордильеры, Чьяпас… Можно было запутаться и заблудиться в самих названиях, не то что в воспоминаниях. Что-то вело его вперед, будто тянуло непреодолимой силой. А он особенно и не сопротивлялся. Перед ним вдруг зажегся тусклым светом вход в какую-то галерею. Точно. Ошибки быть не могло. Это Непал. Монастырь Белой Летающей Тигрицы, где несколько лет назад буддийский настоятель Лопен Вангчук посвящал его для входа в пещеру Ринпоче.
Но как Лавров здесь оказался? Он даже не задавал себе этих глупых вопросов. Все воспринималось как само собой разумеющееся.
В центре залы среди флажков и деревянных статуй, изображающих пришествие Будды, у каменного алтаря с вечным огнем, принесенным сюда пророком Исой две тысячи лет назад, стоял премудрый Лопен в оранжевой мантии.
— Учитель? — удивленно выдавил из себя Виктор.
Ответа не последовало. В этих краях молчание — порой лучшее утверждение и действует сильнее самого эмоционального «да».
— Но мне сказали, что ты умер, — все с тем же изумлением то ли спросил, то ли подумал Лавров.
— А ты? — спросил Лопен и посмотрел на него узкими живыми глазами.
— Я-а? — протянул Виктор, не зная, что ответить.
Буддийский монах посмотрел теперь куда-то вниз
— Кто эти люди? И чего они хотят от тебя? — гулким эхом отдалось в мозгу у Виктора.
Виктор посмотрел на пол пещеры вслед за Лопеном. О, что же это? Внизу он увидел операционный зал, трех мужчин в белых халатах и… себя, лежащего на столе с безвольно раскинутыми руками.
— Они готовят тебя к очередному посвящению? — спросил Лопен.
— Скорее наоборот, — ответил Лавров, не отрывая глаз от картины внизу, — хотят забрать у меня то, что даровал мне ты. Истину…
— Вздор! Этого не может быть, — твердо ответил прорицатель. — Невозможно забрать то, что дал Будда.
— Отец, что мне делать? Помоги мне! — Виктор перевел взгляд на наставника.
— Чтобы сохранить истину, забери правду своего врага, — спокойно ответил Лопен. — Просочись в него, напейся им, стань им…
Монах поднял руки ладонями к небу, вечный огонь на алтаре вспыхнул и из синего стал ярко-оранжевым.
— Но как?
— Иди и действуй, — был ответ.
О’Салливан, Мэттью и Билли суетились вокруг обездвиженного тела Виктора в замешательстве. Уже десять минут назад они ввели в его вену эксклюзивный химический препарат, но никаких результатов не последовало.
Где-то за стеклом за их действиями внимательно следил Мартин Скейен.
— Рефлексов нет, — отрапортовал Мэттью, проведя стальной указкой по груди Виктора.
— Тоны упали до трех ударов в минуту, — констатировал Билл, следящий за аппаратурой.
— Похоже, мы его теряем, — взволнованно объявил О’Салливан.
— Не более, чем он вас, — откликнулся Мартин, который вышел из своего укрытия и подошел к исследователям. — Это самадхи.
— Самадхи? — поежился О’Салливан.
Речь шла об особом состоянии медитации, которое никто до сих пор не изучил. Его стадии знали лишь избранные. Многие ученые полностью исключают умение человека входить в это состояние, но вот оно — прямо перед глазами О’Салливана, и он ничего не мог с этим сделать.
— Да, самадхи — транс индийских йогов или буддийских монахов, — кивнул Мартин и с досадой произнес: — Надо же, разрабатывая вакцину, я совсем не подумал об этом состоянии.
— Так что, теперь ваша вакцина не подействует? — удрученно спросил Билл.
— Не знаю, — пожал плечами Скейен, — опыта не было…
Все вопросы внезапно разрешил сам Лавров, который вдохнул полные легкие воздуха и… заговорил на чистейшем немецком языке:
— Мамочка! Принеси мне печенье и мармелад!
В его низком мужском голосе слышались детские нотки, будто он вернулся лет на сорок назад.
— У Ганса слишком длинный язык! Он меня постоянно дразнит.
— Что это? — удивился Мэттью, глядя на Виктора, вещающего во сне.
— Подождите, не мешайте, — оборвал ассистента Скейен, взяв его за руку. — Дайте ребенку высказаться.
