Не теряя времени, он взвился, на мгновение замер, а затем полетел вперед, будто ракета, у которой сработал маршевый двигатель. Десять метров до врага — не расстояние, когда обладаешь большой взрывной скоростью. Хорошему спецу ничего не стоит обогнать спринтера-рекордсмена и на первых двадцати метрах.
Виктор никогда не бил женщин, но в воюющей стране — или ты, или тебя. Он уже был рядом с метнувшей нож, но незнакомка обмякла и, обернувшись, упала на колени.
— Не убивайте меня, мистер! Прошу вас. Я ни в чем не виновата! — залепетала она на очень плохом английском.
— Отлично, — ответил Виктор, — а что, мне тебя поцеловать?
— Не убивайте меня, мистер! Прошу вас. Я ни в чем не виновата, — повторила женщина, и стало ясно, что английским она не владеет, просто выучила несколько фраз, как мантру, на всякий случай.
— Кто ты и зачем преследуешь нас? — спросила Светлана на арабском, подойдя к месту событий.
— Вы не террористы? — с надеждой спросила сирийка.
— Ты понимаешь, что чуть не убила его? — разозлилась Соломина и замахнулась было, но Виктор перехватил ее руку:
— Света, лучше переводи.
— Что вы здесь делаете? Почему хотели убить меня? — как можно спокойнее произнес Виктор.
— Я тут, чтобы поесть… найти поесть… Дети… голодают. Трое…
Женщина, видимо от переизбытка эмоций, плашмя упала на каменную дорожку храма и разрыдалась.
Виктор и Светлана подняли сирийку и отвели вглубь монастыря.
— Мы спокойно жили здесь, в Маалюле, в своих домах, со своими детьми и стариками, никого не трогали, — сквозь слезы тихо рассказывала «экстремистка», еще пять минут назад метнувшая нож в Лаврова.
Это была молодая женщина с живыми, черными, как маслины, глазами, в длинной до пят черной мужской рубашке и такой же черной куфии.
Беда случилась два месяца назад, когда восьмого сентября на рассвете в городок вошли боевики «Джебхат ан-Нусры»
[12], но несчастная сирийка, которая жила возле монастыря Святых Сергия и Бахуса, переживала все, как будто это случилось вчера. Она была близка к истерике.
— Ну не плачь, не плачь, милая, — перевела слова Лаврова на арабский Светлана, обняв ее за плечо, и тут же добавила от себя: — Сейчас ничего не бойся. Мы рядом, мы сильные.
Женщина действительно как будто успокоилась, посмотрев сначала на Соломину, а затем на Лаврова. Они, скорее всего, были первыми, кто за эти два месяца пытался ее утешить.
— Как тебя зовут? — спросил Виктор.
— Ита Вахба, — шмыгая носом, ответила случайная собеседница.
В тени одного из близлежащих домов Виктор разливал из походного термоса горячий мате.
— Попробуй. Очень помогает… от слез, — предложил он женщине, отхлебнув из своего стаканчика. — Ты такого точно никогда не пила.
Весь багаж он, конечно, оставил в гостинице, но неизменная легкая заплечная сумка, которая видела, пожалуй, все континенты, содержала самое необходимое. В том числе и термос с горячим мате.
Взбодрившись после этого достаточно крепкого зеленого напитка, Ита взяла себя в руки и продолжила рассказ.
— Мы не можем понять, что произошло. Они врывались в наши дома, поджигали их, а также магазины, лавки. Все наше имущество они разграбили, все взяли. Стариков убивали, и женщин тоже, детей выгоняли на улицу. Они резали всех, кто попадался им на пути!
— И мусульман? — удивилась Соломина.
— И мусульман, и христиан.
— Мусульмане убивали мусульман? — недоверчиво переспросила Светлана.
— Боевики — не мусульмане. Они звери! Без роду и племени, — был ответ.
— Скажи, Ита, — перешел к главной теме Лавров, — ты, случайно, не знаешь, в этом монастыре служил протоирей Иеремей…
— Знаю. Хороший такой человек, большой, умный… Наверное, как ты, — отвесила неловкий комплимент Виктору Ита.
— Спасибо, Ита… Где Иеремей сейчас? — нетерпеливо спросил Лавров.
— Он был здесь, когда монастырь разрушили, помогал уезжать христианам. А потом куда делся — не знаю… Может, и нет его уже…
Да, так случилось, что все христиане, проживавшие в Маалюле, покинули свое жилье — ушли неизвестно куда. А как прекрасно играли оркестры в праздник Пасхи! И все православные шли в монастыри, за которыми словно бы присматривала статуя Христа, возвышающаяся над городом. «Совсем как в Рио-де-Жанейро, — думал Лавров тогда, в 2001 году. — Бережет своих детей…»
Теперь тот же Христос с тоской взирал на опустевшую Маалюлю, будто спрашивал: «Что же вы наделали, дети мои?»
Виктор и Светлана помогли сирийке, чем смогли, — купили пару банок мясной тушенки и крупу, после чего отпустили с миром, а сами направились в монастырь Святой Равноапостольной Феклы на другой конец города.
— Уж они точно должны знать, где настоятель, — с надеждой сказала Светлана.
— Все монахи разрушенного монастыря Святых Сергия и Бахуса, наверное, либо перебрались в Баб Тума — христианский квартал в Дамаске, либо вообще ушли в Ливан от греха подальше, — предположил Виктор, завернув в какой-то закоулок.
— Ты так хорошо Сирию знаешь, будто здесь рос, — похвалила его Светлана.
— Да-да, ты разве не знала? Я вырос в христианском квартале Борщаговки, — ответил журналист с нарочитой серьезностью.
— Борщаговка, Борщаговка, — бормотала Соломина, пытаясь вызвать из памяти незнакомое название. Потом не выдержала и взяла в руки навигатор.
Виктор встал за спиной у девушки, нависая над ней.
— Это тут недалеко, пешком — через Турцию, Болгарию, Румынию, Молдову и прямо в Киев. Всего пять тысяч четыреста километров.
— Да иди ты, — фыркнула девушка, спрятала навигатор и двинулась вперед.
— Сестре не должно говорить такие слова, — наставительным тоном произнес Лавров.
— Ты не монах! Ты Вельзевул! Змей-искуситель! — покраснела Светлана.
— Не греши в сердце своем, ибо сказано… — начал Виктор, словно на исповеди.
Соломина остановилась и пристально посмотрела в глаза Виктору. Да. Этот мужчина нравился ей, и она ничего не могла с этим поделать.
— Ты знаешь, кто ты? Ты — липовый инок!
— Да нет, сестра. Не липовый. Самый что ни на есть дубовый…
Девушка не выдержала и расхохоталась, и эхо ее звонкого смеха словно окатило близлежащие дома. Может быть, так молодая монахиня превращалась в любящую женщину, но она почти забыла, для чего сюда прибыла.
2
