Подбежавшие палестинцы подхватили Лаврова под руки — он не мог идти, как и спасенный им Фаррадж, которого облепили другие его соплеменники.
— Тише, черти! Затаскаете до смерти! — перевела властный окрик аль-Хариша Светлана.
Виктора усадили там, где он стоял, подложив несколько одеял.
— О-у-у! — простонал Лавров. — Какой кайф!
Сладкая истома растеклась по всему телу, и он готов был уснуть прямо здесь.
Вдруг палестинцы стихли и расступились, давая пройти аль-Харишу. Улыбающийся во все зубы Али подошел к Виктору, налил из закопченного чайника в маленькую белую чашку знаменитый бедуинский чай, заваренный из листьев чая и пустынных трав «хабак» и «мармарея», уважительно подал Лаврову таким жестом, каким подавал кофе шейху Халафу Ахмеду.
Виктор, не ожидавший такого обращения, принял чашечку обеими руками и произнес запекшимися губами:
— Предначертания нет.
Затем выпил горячий крепчайший чай несколькими глотками. Вкус «хабака» немного напоминал вкус шалфея.
— Ты не человек! Ты — шайтан! — сказал аль-Хариш Лаврову вместо приветствия, хотя, конечно, был очень доволен спасением товарища.
— Человек глуп, — спокойно ответил Виктор, отдышавшись после чаепития. — Аллах умен. Он дал человеку жизнь. И не спасти чью-то жизнь, будучи рядом, пусть глупую, но жизнь, — обидеть Аллаха.
— Это слова, достойные пророка, но не человека. Я же говорю, ты шайтан, украин! — взволнованно промолвил аль-Хариш.
— Украинец, — улыбаясь, поправил Виктор, едва ворочая языком.
— Украинец, — согласился бедуин, улыбнулся и тут же посмотрел на присутствующих, сказав по-арабски: — Отныне я буду называть нашего друга аль-Лавров!
— Аль-Лавров! — с огромным уважением произнес один из них и поклонился.
— Аль-Лавров, — повторил другой. Широким жестом он указал на свободный путь перед украинцем, как бы уступая ему дорогу.
В толпе «арафатовцев» послышалось: «Аль-Лавров», «Аль-Лавров», «Аль-Лавров». Все присутствующие подхватили новое имя Виктора.
Аль-Хариш жестом указал европейцу на свою кошму, расстеленную под кустом саксаула с шерстяным одеялом на ветвях, защищавшим спальное место от ветра.
— Отдыхай, брат.
Виктор содрал с головы платок-куфию, трясущимися руками расстегнул пуговицы форменной куртки и попытался встать, но упал без чувств на одеяла и отключился.
Он очнулся, лишь когда полуденное солнце стало светить ему в глаза, а пустой желудок потребовал пищи. Нестерпимо чесалась кожа под щетиной на подбородке. Рядом на кошме сидел по-турецки Али и так же невозмутимо потягивал кофе, подливая себе в чашку из своего неизменного чайника.
— Светлана! — только и произнес аль-Хариш.
Перед Виктором возникла чаша с кускусом и переваренной солониной. Украинец, ни слова не говоря, принялся уплетать кушанье, даже не вставая с импровизированного ложа.
— Аль-Лавров, — обратился к нему предводитель каравана, — некоторые люди сами составляют предначертания.
Украинец проглотил еле пережеванный кусок, чтобы не отвечать с набитым ртом, мягко улыбнулся и ответил:
— Я не аль-Лавров… просто Лавров…
— Аль-Лавров лучше, — спокойно возразил Али.
— Правда, — согласился Виктор, продолжая трапезу.
— Твой отец тоже просто Лавров? — поинтересовался предводитель каравана.
Виктор оторвался от чаши с кускусом, откинулся головой на верблюжье седло и вспомнил своего отца — Петра Федосеевича.
— Мой отец работал бригадиром на стройке.
— Когда он умрет, ты тоже будешь начальником строителей? — уточнил аль-Хариш.
— Нет.
— А-а-а, — понимающе протянул бедуин, — у тебя есть старший брат…
— Нет, — односложно ответил Лавров.
— Но как же…
— Али, мой старший брат пропал без вести.
— Ясно, — ответил бедуин, хотя ничего ему было не ясно.
— Вот так…
— Выходит, ты можешь сам себе выбрать занятие и имя?
— Выходит, так, — согласился Виктор.
— Аль-Лавров лучше, — удовлетворенно заключил аль-Хариш.
— Ладно, пусть будет аль-Лавров, — смирился Виктор, — только дай мне еще немножечко поспать.
Он спрятал голову в убежавшую тень от одеяла, висевшего на ветвях саксаула. А бедуин, совсем как мама в детстве, стащил с его ног берцы, а с плеч — изодранную форменную куртку. (В какой-то момент Лавров использовал ее как буксировочный трос, когда спасал Фарраджа из песчаного плена.)
Аль-Хариш освободил карманы рваной куртки от содержимого и бросил тряпку в костер. Пистолет «Глок-18» он отдал Светлане без особых эмоций, будто это было не оружие, а портсигар. Светлана, присматривавшая за огнем, недоуменно посмотрела на бедуина. Тот приложил палец к губам — помалкивай, мол.
«Хорошо, что я сумку с него сняла прошлой ночью, — подумала Светлана. — А то бы и длань обнаружили…»
Когда Лавров окончательно проснулся, бедуин предложил ему вместо старой, изодранной и провонявшей экипировки спецназа «Бармица» белоснежные бедуинские одежды — шуруки. Надо сказать, этот наряд впечатлял.
Рубаха-мантиян с рукавами из полосатой ткани… У шаровар-сирвал имелась пара вышитых карманов по бокам. Поверх рубахи надевали очень длинный, до самой земли, шелковый кафтан-гунбаз, а на кафтан — жилетку-сидрийю. Кафтан перевязывали шелковым поясом. А поверх всего набрасывали плащ-палатку абайю из белой шерсти. На голову — белый платок-аймемма, удерживаемый на месте при помощи черного обода — агала.
Аль-Хариш помог украинцу облачиться во все эти новенькие одежды и сообщил:
— Это платье бедуинского шейха!
Палестинцы одобрительно улыбались, наблюдая за тем, как отдохнувший и умывшийся европеец одевается в древнейший костюм, известный с библейских времен, с самого хананейского периода. Али покрутил пальцем в воздухе, давая Виктору понять, чтобы тот повернулся против часовой стрелки.
Лавров повернулся, слегка расставив руки, как маленькая девочка в детском саду, впервые надевшая костюм Снежинки к новогоднему утреннику.
— Красиво! — сказал он, ощупывая вышитую полу белого жилета-сидрийи. — Это честь!
— Это честь для нас! — ответил спасенный Фаррадж. — Салам, шейх!
— Салам! — Виктор приложил ладонь ко лбу, потом к животу и слегка поклонился.
Палестинцы радостно засмеялись.
— Это дозволено? — спросил Лавров у аль-Хариша.
Тот кивнул головой.
— Салам! Салам! Салам! — поприветствовал украинец остальных палестинцев, поворачиваясь по полукругу.
