Вадим давно придумал, как разыграть Лену. Но реализация проекта была намечена именно на сегодня. Спустившись в подземный переход, он же вход на станцию метро, Вадим подбежал к цветочному ларьку, попросил очередь пропустить его вперед. «Любимая девушка уходит с другим!» – аргумент безусловный. Купил три белые гвоздики, выскочил на улицу, сел в такси и с помощью того же аргумента уговорил водителя ехать не по правилам, а так, чтобы догнать автобус, в котором разъяренная Лена клялась, что никогда-никогда не станет встречаться с Вадимом.
На очередной остановке, в момент, когда Лена пришла к выводу, что «все мужики – сволочи, им бы только свое получить!», перед ней появился улыбающийся во все лицо Вадим с тремя ее любимыми белыми гвоздиками. «А может, и не все!» – засомневалась Лена.
У Лены по-прежнему было много ухажеров. Она занималась на вечернем, справку с места работы достали липовую, так что времени оставалось вдосталь. Мама учила, что будущего спутника выбирать надо не спеша, разобравшись и в его человеческих качествах, и в перспективности. Слово это Лене не нравилось, но спорить, находясь от родителей в полной зависимости, она не решалась. К тому же Лена видела, как устроила свою жизнь мама. Крутила папой, работала без напряжения под началом приятельницы и не пропускала ни одной мало-мальски занятной лекции в Политехническом музее (начиная с посвященных жизни на Марсе и кончая «Лекарственными травами в быту»). И Лена понимала: мамины советы не лишены смысла.
Мама признала перспективными двоих: Витю – студента МГИМО, папа которого был Первым секретарем советского посольства в Швеции, и Костю – студента Военного института иностранных языков. В их будущем слово «заграница» читалось отчетливо. Вадим на их фоне, с точки зрения мамы, резко проигрывал. Ни институт, ни положение родителей никак не делали его перспективным.
Лена же отдавала предпочтение Вадиму. Первое, с ним Лена уже была близка, а заниматься любовью ей нравилось. Это оказалось приятно и само по себе, но главное, давало ощущение взрослости. А будучи тайной от родителей, эта часть жизни представляла для Лены особую ценность. Кроме того, с Вадимом было страшно интересно.
Витя и Костя рассказывали о вроде бы более увлекательных вещах – о практике в МИДе или о секретах разведки. Истории же Вадима о судебных спорах по поводу недопоставки бутылок для расфасовки масла или крафт-мешков для гречки не претендовали на завлекательность. Но как он их рассказывал! С огнем в глазах, страстно, самозабвенно привирая и – красиво.
Важно и то, что папе-то Вадим, со слов Лены, нравился больше, чем конкуренты. Папа был трудоголиком и людей, умеющих вкалывать, уважал. Мамин же тезис о перспективности он опровергал лаконичной фразой:
– У курицы тоже есть перспектива в воздух подняться, но ведь не летает!
Может, мама и недолюбливала Вадима именно потому, что мужу он был симпатичнее других.
Отец Лены – Владимир Ильич Баков, как и большинство арбатских детей, окончил 12-ю французскую спецшколу, в которой потом училась и сама Лена. Правда, до войны школа была не французской, а немецкой, что сильно повлияло на судьбу Владимира Ильича. Поскольку к 22 июня 1941 года ему уже исполнилось 18 лет, то, разумеется, в июле, сразу после выпускных экзаменов, его призвали в армию и направили на курсы военных переводчиков.
Войну Владимир Ильич прошел без единого ранения, без единой царапины, и это при том, что с октября 41-го и до самого Дня Победы провоевал во фронтовой разведке. И «языков» брал, и за линию фронта не раз ходил, и в окружении посидел, когда ежей ели, чтобы с голоду не подохнуть. Все было, только вот по штабам не отсиживался. И ни одного ранения!
Раз в год, на 9 Мая, Владимир Ильич надевал свой «иконостас», а на нем, между прочим, помимо памятных и юбилейных наград, красовались семь боевых орденов, медаль «За отвагу» и еще четыре за взятие такого-то города или за оборону такого-то.
И также ежегодно ветеран к концу этого дня выпивал столько, что Наташа, Ленина мама, до кровати его буквально дотаскивала на себе. Но скандалами это никогда не сопровождалось. Володя просто то приходил в прекрасное расположение духа, веселился, хохотал, то вдруг начинал плакать, вспоминая тот реальный ужас войны, через который ему пришлось пройти.
Как и подавляющее большинство действительно воевавших, он не любил вслух вспоминать о пережитом. И в школы, когда его приглашали на встречи с пионерами, не ходил. Живописать пафосную героику тех лет, когда ты терял друзей, когда на твоих глазах убивали, калечили, было противно и невозможно. А рассказывать всю правду о войне с ее подлостью, трусостью, мерзостью и несправедливостью детям, по мнению Владимира Ильича, было ни к чему. Этого и взрослая-то психика, спустя даже три десятка лет, спокойно выдержать не могла, а уж детская и подавно!
В партию Владимир Ильич вступил еще на фронте, так что по окончании войны судьба его была предопределена. По партийной путевке – в любой институт. Он выбрал литературный. В райкоме не возражали: иностранный язык знает, для своего «Боевого листка» много писал.
За романы, повести Володя не брался. Не мог он долго при его живом, подвижном характере выписывать многоступенчатые сюжетные ходы, психологические портреты основных и второстепенных персонажей, выстраивать производственные и межличностные конфликты. Тем более что разрешать их по законам соцреализма требовалось в строгом соответствии с «Моральным Кодексом строителя коммунизма». Словом, подался он в журналистику, а литературный свой талант, если таковой и имелся, распылял на юморески, скетчи и фельетоны.
Мужик он был добрый, потому и фельетоны у него получались хоть и смешные, ироничные, но без крепкой «партийной позиции». Так что особой карьеры на этой привилегированной ниве советской журналистики он не сделал. Хотя в самой журналистской среде его любили, – и за добрый нрав, и за полное отсутствие интриганства и стукаческих проявлений.
Служил он не в каком-нибудь «Гудке», а в газете «Правда», что давало весьма высокий статус и возможность безпрепятственного выезда в страны соцлагеря. И пописывал для других газет и журналов, что давало приличный уровень дохода.
С утра до вечера он сидел и стучал на пишущей машинке, иногда отвлекая себя мыслями о том, сколько же стоит в копейках один удар по клавише старого, еще военных времен, «Ундервуда»? Полученная по талону для избранных членов Союза журналистов «Оптима» стояла нерасчехленной. В сентиментальности настоящий мужчина отказать себе никогда не может.
К Ленкиным ухажерам Владимир Ильич относился почти безразлично, поскольку искренне полагал, что в конечном итоге на выбор дочери он все равно повлиять не может, а чему быть – того не миновать.
Как-то Вадим около семи вечера позвонил Лене, узнать, когда она сегодня освобождается в институте. Накануне Вадим сказал, что не встретит ее – у него вечером две пары.
Но со второй их неожиданно отпустили. Вот он и интересуется.
Мама, знавшая, что после занятий дочку сегодня встречает ее любимчик Витя, начала мычать в трубку что-то невразумительное. Мол, у Лены зачет, когда освободится, неизвестно. При этом мама помнила точно: Лена просила ее не встречать.
