— Рита, неужели ты до сих пор не поняла, что отец за тебя же и беспокоился. Он ведь как раз боялся, что если ты смолоду не усвоишь железное правило не заводить шашни с чужими мужьями, то тебя ждет разбитая жизнь. И вообще… разъяренная баба — она, знаешь, на все способна! — многообещающе заключила тетя Марина. И задышала тяжело и часто. Разбередила себя, наивная душа…
— Вот о разъяренной бабе — это ты очень вовремя, — усмехнулась Рита. — Именно это и пришло мне в голову, когда я попыталась проанализировать то, что мне случайно довелось увидеть. Конечно, это был не анализ, а моментальная оценка ситуации — ведь часть меня была погружена в ностальгический мир фигурного катания. Я взъерошила кое-какие детали и отчетливо вспомнила, что в момент моего визита к Микки эта девушка репетировала с другими музыкантами. Видимо, она играет в этом клубе. А протежировала ее сюда, разумеется, Анна Карловна. Я уверена на все сто, что все играющие в заведениях ее супруга попадают туда только по ее рекомендации и протекции. Хотя бы потому, что Микки некогда и, по большому счету, лень этим заниматься. В руках у девушки был духовой инструмент — то ли кларнет, то ли флейта, я в них плохо разбираюсь. И какой-то другой инструмент лежал в футляре рядом. Барышня явно умела играть на нескольких. Когда-то я слышала от отца, что Карловна с трудом мирится с тем, что для духовика естественно быть инструменталистом-полиглотом. Она считает, такая «полигамность» уместна лишь на стадии крепкого профессионализма. Однако самым способным она прощает этот «грешок»… Сопоставив все это, я с высокой долей вероятности предположила, что описываемая фигурантка — ее ученица. Очевидно, одна из тех, кто на хорошем счету. Кого Тромб считает перспективной. И что же в результате? Вероломная ученица получает работу — и пытается увести у своей благодетельницы мужа. Принцип «не делай добра — не получишь зла» в действии!
— А это ты с чего взяла?! — испугалась Марина. — Я ничегошеньки не понимаю! Сидят два человека, общаются… а ты их уже во всех смертных грехах подозреваешь.
— Дело в том, что общались они довольно странно. Это было не слишком похоже на дружескую встречу. Карловна роется в своей сумке, словно не может найти важную мелочь, потом достает некий тюбик, из которого явно протек какой-то крем… Словом, возня с неясными намерениями. Поручиться я могу лишь за то, что мадам Тромб явно просит свою визави о какой-то услуге. И барышня кивает и идет в сторону туалета. А далее — вы не поверите, но вам придется! — Анна Карловна проворно достает из своей сумки маленький пузырек и выливает его содержимое в кофейную чашку своей собеседницы! Я в первые секунды совершенно не понимаю, что происходит. Думаю, что наверняка мне показалось и это ее собственная чашка. Но потом… Карловна нарочно разбивает этот сосуд. Я четко вижу это движение за счет того, что очень удобно расположилась для наблюдений, сама того не желая. И меня пронзает мысль, что сосуд должен быть тонкостенный, специально подобранный, потому как разбить обычный бутылек для лекарств не так уж и просто…
Все это, как вы понимаете, приходит мне в голову за секунды. Но именно разбитый сосуд заставляет вспомнить о том, что родственники мадам Тромб — врачи. Какая-то связь с медициной присутствует. Потому что именно Карловна, точнее, ее родня подгоняла отцу сердечные лекарства. Передозировка некоторыми из них чревата летальным исходом, это известный факт.
— Так это ее брат! И он живет в том же районе, где все это произошло! — с жаром воскликнула Марина.
— Стоп! Но если Карловна, как ты описываешь, отравительница, то почему же она сама и умерла?! — резонно поинтересовался Тёма.
— Это самое интересное в этом преступлении! И самое рискованное для меня, потому что затрагивает мое невольное участие в этом деле, — обреченно заключила Рита. — У меня, к сожалению, быстрая реакция на всякого рода авантюры. К тому же Марина права: хоть я на много лет разозлилась на папашу, но не могла не уловить тогда в его поношениях страх. Он, конечно, никогда не признается мне в том, что элементарно боялся Анну Тромб. Подсознательно боялся ее мести мне. Или — ему самому? Разумеется, косвенной, неявной. Чутье у него работает. Поняла я это через много лет. И никогда не жалела, что выскользнула из столичной тусовки и попала в другую. Там все шло гораздо медленнее, зато я обросла близкой по духу артистической семьей. Притом не утратив здешних связей. Однако речь не об этом. Схватив ручку и блокнот — этот старомодный набор у меня всегда под рукой, потому что мне так удобно, — я патетически нацарапала на вырванном листке «Ваш кофе отравлен» и, холодея, отправилась на переговоры с Инквизицией. Не скрою, что я тоже ее боялась. Но раз уж я в этом безлюдном кафе оказалась единственным свидетелем, а персоналу особо и дела не было до происходящего, то пришлось мне вмешаться. У меня имелось несколько версий развития событий. Я завязываю разговор и якобы нечаянно сталкиваю отравленный кофе со стола. Разбился пузырек, теперь до кучи еще и чашка, зато все живы. Но это у меня вряд ли получилось бы. Поэтому я приготовилась незаметно сунуть записку барышне, которую, как я предполагала, Карловна желает убить из ревности. Для этой задачи надо было родиться фокусником, а не танцором! В общем, утопичность моих стратегий мне стала очевидна, как только я подошла к столику Анны. Там уже подметала осколки официантка, поэтому Карловне пришлось встать. Одновременно вернулась из уборной озадаченная барышня и начала объяснять, что бумажных полотенец там нет. Понятно, что Карловне были абсолютно не нужны никакие полотенца, ей просто было необходимо на пять минут отослать свою жертву, чтобы влить ей в кофе яд. Поэтому Инквизиция слушала ее вполуха. Главным ее раздражителем теперь была я. Господи, что же это был за взгляд! Она могла им растворить собеседника, как соляная кислота.
Однако если бы она сразу в своей обычной ледяной манере потребовала, чтобы я освободила ее от своего присутствия, то пришлось бы сознаться, что я — опасный для нее свидетель. Ведь не стала бы она меня убивать в присутственном месте при свидетелях, пусть и малочисленных?! Соглашусь, план так себе. Я торопливо, пока не заткнули, разливаюсь соловьем о своих предстоящих премьерах… И хотя Карловне они сто лет не нужны и она уже готова проклясть меня, предполагаемая жертва, пока ее наставница стоит к ней спиной, вдруг делает ловкую рокировку. И чашка с отравленным кофе оказывается на той стороне стола, где сидит мадам Тромб! Чашки с блюдечками ведь совершенно одинаковые…
— Так что же получается — первоначальная жертва знала о том, что ее будут травить?! А зачем тогда она встречалась со своей убийцей?! — перешла на заговорщицкий шепот Марина.
— Это, как и многое другое, я могу лишь предположить. Думаю, что барышня не знала, но догадывалась. А Инквизиция заманила ее на встречу каким-то жирным калачом. И потом… есть люди, у которых быстрая реакция и мощный инстинкт самосохранения. Но можете представить, каково мне?! Я вручаю Карловне рекламный буклет театра…
— Вот по нему тебя и нашли! — с авторитетным видом заявил Тёма. — А вовсе не по звонку в скорую.
— Там все данные не московские. И не про мой спектакль, так что мое имя вообще не фигурирует. Я его сунула, просто чтобы распрощаться, чем-то закончить разговор. На ватных ногах я положила под свою чашку на стойке пятьсот рублей и поковыляла к выходу. И вот там я уже позвонила. Я попыталась объяснить, как было. Упредить непоправимые последствия. Но ведь никому на тот момент пока не стало плохо! И я понятия не имела, каким препаратом был отравлен кофе. Впрочем, меня только сейчас пронзила догадка, что «скорая»-то приехала. И от нее поступил сигнал в полицию. Только было поздно. И меня там уже не было. Вот и весь сказ… Я так долго об этом рассказывала, а произошло все очень быстро! Но в жизни всегда так: опаньки — и тебя уже нет. Теперь у меня одна страшная мысль: я соучастник убийства или свидетель? И ведь не попадись мне на глаза этот пируэт Бильман…
