Но пока он хвалил ее за смиренное ожидание, Надя вспоминала, как она сходит с ума во время его внезапных исчезновений. И как по внутренним обледенелым сердечным стенкам ядовито стекают все те отчаянные женские глупые вопросы, за которые — расстрел. То есть уход Санни навсегда! Наденька давала себе воображаемый орден за мужество и стоицизм. Она ни разу не дала слабину, и этот странный мужчина с природным знанием мира людей и вещей, манией хирургического порядка и сдержанно агрессивной внешностью так и не поведал ей, почему нельзя просто предупредить о своей отлучке, не называя явок и имен. А можно даже и называя: дескать, завтра, Надюш, схожу налево, уж прости меня, грешника, а послезавтра буду как штык у тебя! Определенность и стабильность — вот что нужно женщине, и Наденька в этом смысле не была исключением. Что же касается широты ее взглядов на мелкие измены — так все любовь проклятая ее раскрутила. Раньше она и подумать не могла о таких вольностях для своего дворянства! Но, находясь рядом с Санни, она чувствовала себя гипнотически защищенной — небывалая для нее щенячья роскошь! Что-то было в нем невыразимо приятное. В его сильных обнимающих прикосновениях, которые умиротворяли ее, жесткую дамочку, что пилкой для ногтей вспорет рыбные консервы… В присутствии Санни возвращался давно утраченный кайф жизни и притихали все демоны Наденькиной жизни. Даже изнурительные споры с поставщиками иссякали быстро и по-деловому, даже бухгалтерская шелуха из вечно недостающих квитанций и накладных волшебным образом упорядочивалась, а утомительная тетка — старшая по подъезду, укутанная Санниным обаянием, прекращала трезвонить в дверь, требуя взноса за неведомый здравому смыслу бордюр. Но что вся эта серая текучка в сравнении с тем, что Санни сумел защитить даже от Руфки-пьяницы, проклятия долгих-долгих лет…
Это была очень долгая и очень странная история. Добрейший Валерий Михалыч женился на алкоголичке из дипломатического семейства. А надо заметить, что корыстные брачные мотивы — совершенно не его репертуар. Да и в браке этом он поимел одни проблемы. Темная история. В общем, пропитые мозги, звериная ревность… По молодости Наденька пыталась все всем объяснить — даже таким ревущим мегерам, как Руфина. Объяснить, что никаких видов на ее мужа у нее, маленькой, коленчато-узловатой и мучительно ненавидящей свою фигуру студентки, нет и быть не может. Просто он помог ей, как никто в этом мире не помогал — ни до, ни после. Но именно это и взбесило его супругу, что уже начала свой неистовый роман с алкоголем. Руфа узнала о кампании по защите какой-то там Надежды Особовой — и приперлась в институт рассмотреть старлетку ревнивым глазом. Так они неожиданно и парадоксально подружились. Наденька, посчитав себя обязанной не только Валерию Михалычу, но и автоматически его супруге, взвалила на себя Руфину адреналиновую тоску. Они стали вместе ходить по бульварам, пить чудные напитки вроде розового шампанского и разговаривать о смысле всего сущего на земле. Руфа уже тогда могла удариться в буйство, но была еще далеко не спившаяся, умная и даже беззащитная. Особенно в те моменты, когда ее, уже опьяневшую и стремительно теряющую управление над своими бесами, оскорбляли мужчины. Она могла подойди к кому-нибудь на улице и попросить станцевать с ней румбу. Просто чтобы показать несмышленой Наденьке — ведь та понятия не имеет, что такое истинный латиноамериканский шик.
Была в Руфе одна особенность — она никогда не танцевала трезвая. Никогда. Положим, невеликая тайна — она ж не балерина, а народная Терпсихора ударяет лишь в остограммившийся габитус. Но Руфино табу было чересчур строгим. Или это была часть той изнурительной нелюбви к себе, от которой мы так страдаем, возвращаясь из праздничной туфельки в пыльный башмак жизни?
Надя ужасно стеснялась своей новой подруги, а мужчины порой посылали танцовщицу куда подальше… Но, напившись, Руфина Евгеньевна могла и ответить обидчику, причем рукоприкладно. Доставалось порой и наперснице — ведь самыми виноватыми у безумцев оказываются именно близкие. Хотя почему только у безумцев — всегда и у всех…
Однажды Руфа со всей дури заехала Надежде по правой груди, которая с тех пор временами ныла и отекала. Так Надежда начала понимать, что всякие отношения между людьми не только радость, но и бремя. Доля радости скоротечна, а бремя навсегда.
Поначалу Руфа пьянела томно и могла весь вечер искрить остротой ума. Но деньги кончались. А с ними отгорала и красота заката. Напитки становились все жестче, а разговоры грубее. Однажды Наденьке пришлось дожидаться в подъезде, пока Руфа ублажит полного мужчину в рыжем пиджаке, который называл себя вторым режиссером. Второй-то второй, а вел себя как первый! Но Руфина не только танцевала на улице румбу. Она с надрывом училась в театральном и метила в кинематографические дали. Словом, роман пускай со вторым, но все же режиссером был для нее вполне функционален. Никак не блуд! От режиссера пахло мокрым войлоком. Надя в ту далекую нежную пору еще не потеряла способность к сочувствию и очень жалела Валерия Михалыча. И видимо, жалость ее была столь звенящей, что, когда Руфин не-блуд раскрылся, Надю обвинили в предательстве. В том, что она рас сказала мужу об измене жены. Та обомлела от такого вероломства. Она нянчилась с этой сумасшедшей, а вместо благодарности получила клевету! Надюшиному возмущению не было предела. В итоге Руфина поверила в то, что подруга сохранила тайну, — или сделала вид, что поверила, чтобы не терять покладистую собутыльницу, — но в Наденьке уже бурлили необратимые процессы. Она громко и четко отослала Руфину к чертям собачьим и, глупенькая, поверила, что от алкоголички так просто можно отвязаться.
Многие лета утекли, и Наденька Особова познала, что такое мертвая хватка дружбы-любви-ненависти. Валерий Михалыч по определению не мог бросить жену. Даже такую, что пьет и изменяет. Он мог только ждать у реки, когда по ней проплывет труп врага. И он дождался. Добил добропорядочным занудством и ожиданием жареной картошки, залитой яичком, на завтрак. Руфина сама разорвала брачные путы. Хотя сама была охотницей до жареной картошки. Но дай бог к полуночи, а во время завтрака она лишь отходила ко сну. Семейная жизнь так мешает летать в космос! Творить, создавать, изобретать. Любовь, осложненная бытом, — кофе без кофеина. Мужчина требует очень много внимания. Женщине, поглощенной искусством, просто некогда… Слушая Руфины пьяные бредни, Наденька научилась подсовывать подруге корвалол и недоумевать, почему ее высокопоставленное семейство не приведет дочь в порядок и не освободит ее, добропорядочную гражданку, от этого бремени. Но Руфина была давно отлучена от чопорного дома. Ее родня еще могла простить ей актерство. Более того — смилостивились и даже посодействовали, постарался кое-кто из тетушек. Но брак с простолюдином не простили. Словом, предки напитали дочь дурной голубой кровью и устранились. А что, как не кровь, было винить в том, что барышня с младых ногтей превращалась в ревущую мегеру?
— Но когда друзья становятся вежливыми, они перестают быть друзьями, — задумчиво возражала Руфа. И была в ней какая-то неудобная, больная правда, от которой было неловко отворачиваться.
Именно тогда Надя поставила сочувствие на коммерческие рельсы. Она слишком устала служить для Руфы Мартиной-исповедницей и однажды поставила ей условие: мучаешь меня — так хоть плати! Она была уверена, что будет предана анафеме за такое вероломство. Но Руфина, умевшая быть нежданно кроткой, признала право граждан на оплачиваемые бессонные ночи. И сокрушительно внесла месячный взнос на съемную хату у вокзала, где Надя мыкалась после института. Интересно, что истерики после этого стихли… на время. Тогда и заподозрила Наденька, что должно за каждое потревоженное нервное окончание взимать с народа плату.
