Меж тем город накрыло первым исчеза ющим и вновь обновляющимся вихревым снегом. И это ненастье всегда было любимым для Евы. С началом снежного сезона она ждала новогодней кутерьмы, для нее это всегда был праздник праздников. И предшествующее ему Рождество, которое отмечала на европейский манер. На это ее однажды вдохновил Милан, старинный приятель. Утонченный оригинал, любитель этностиля и всяких мистических историй. Призрак черного шахматиста — его выдумка. Впрочем, выдумок у него хватает, и некоторые он, в отличие от прочих мечтателей, воплощает в жизнь. Достаточно сказать, что он был настолько милостив к своей застенчивой сестре — имя ее забылось, — что год водил ее по улицам и заставлял приставать к честным гражданам. Ах да, он называл это «метод Евы» — кажется, он один из немногих знал историю ее знакомства с Валерием Михалычем и полагал, что именно таким путем порядочная барышня может найти себе достойную партию. Потому что на земле действует один простой принцип, который давно пора уяснить всем смертным: на тебя претендуют лишь те, что ниже по статусу. И потому ты можешь сделать оптимальный выбор, только претендуя сам. А девичья гордость — всего лишь сдерживающий фактор, который позволяет получать лучших мужчин только дерзновенным девушкам, гордостью не тормозимым.
Что ж, у Милана своя правда во всем. А сестру он таки замуж выдал! Ева, конечно, гордилась тем, что явилась удачным примером для подражания. Экстравагантный приятель давно где-то в Европе, а то она бы непременно вызвала его как неотложку. Потому что погибает она без Милановых странных выдумок, без его бесконечной мистики американского Юга, без бесконечного просмотра «Сердца Ангела» и ирландского кофе. Ей надо, чтобы он научил ее заново тому, что она преподала ему когда-то сама. То есть свободному полету среди людей…
— А слабо тебе опять с лету склеить кого-нибудь, как отца? Ты ж не старая еще и смотришься неплохо!
Воистину мысль материальна, а мысль о Милане тем более! Ева привыкла к дочкиному эпатажу, но не могла же она быть готова к тому, что раскроется пыльный мешок семейных тайн и вонзится нож в самое сердце.
— Но, Ева, впредь ты должна быть осмотрительней. Ты ведь знаешь, что папа взял тебя неспроста. Он не был с тобой совсем бескорыстным — сама знаешь. Он надеялся, что ты освободишь его от приставаний бывшей жены-алкоголички. Само твое присутствие станет для нее… в общем, фазер — идеалист. Но потом, конечно, он тебя полюбил, как подобает в романтическом эпосе. Хотя если честно, я не думаю, что ты нашла тогда лучший вариант. Я сейчас стараюсь быть объективной — ведь ты знаешь, как я люблю нашего старика…
— Мне не нужен лучший, мне нужен мой! И хватит меня доводить.
— Обиделась… Вот все время хочу говорить с тобой, как со здравомыслящим человеком, а не как с почитаемой мамочкой.
Иногда Ева жалела, что всегда была противницей телесных наказаний для детей. Да и взрослым отпрыскам уже не всыплешь… Знала бы Риттка, что ранит Еву вовсе не своей смехотворной пропесочкой, а вызывает болезненное воспоминание о постыдной ревности. Ревности к той алкоголичке-аристократке. Узнай железная дочь об этом — подняла бы на смех. А про то, что Валерий Михалыч взял ее в дом как оберег, Ева знала и раньше. Напугали ежа ягодицей! В том как раз обиды не было. Но всегда подозревалось, что, если копнуть глубже, обнаружится страшный пласт этой истории, а именно: непорочный муженек так и не избавился до конца от привязанности к премерзкой Руфине. Вышибить клин клином не получилось. И за все эти годы, несмотря на рождение дочки и напряженную романтику с молодой женой, Валерий Михалыч не забыл свое чудовище — и, возможно, до сих пор любит! Что, если его нынешняя хандра… — это тоска по бывшей жене с перегаром? О, Ева прекрасно помнила этот гнилостный выхлоп с той схватки в подъезде. В момент потрясения она могла почти не запомнить лиц — но всегда помнила запахи. И если Валерий Михалыч собирается предать ее с этим зловонным Василиском, то Ева не будет с ним больше ни минуты! И спасать его деньги — абсурд. Даже шкурный интерес абсурден — ведь все капиталы утекут к твари подзаборной.
Так Ева раскалила свои страхи настолько, что решила уйти от Валерия Михалыча во второй раз. С тем же посылом, что и в первый, — упреждая его мнимое вероломство. Даже сознавая, что истерическое бегство — всего лишь не самый умный способ борьбы с хандрой, она не могла остановить в себе разрушительный маховик ревности. Где-то на кромке разума мелькала мысль о том, что кто-то ею умело манипулирует, — но не подозревать же родную кровь! Зачем Ритте ее побеги из семейного гнезда, которое больше похоже на пересадочную станцию? Кажется, совсем недавно Еве казалось, что семья готова воссоединиться, сплотиться и… в общем, все налаживается! Хотя эфемерен не мир, а наши представления о нем. Чуть толкнут нас в сторону разлада — и мы уже готовы искать другого… другую… другое.
«Но я такая, и вряд ли изменюсь! — твердила Ева сама себе. — Я внезапно ухожу, чтобы не дождаться, когда уйдут от меня. Бегу к морю Магритта и забываю первая — только забыть никак не могу! Тащу все старые тапочки в зубах, как верная псина. Убегаю — но уношу всех с собой в безразмерном прицепе чувственной памяти. И эта нелепая преданность божеству постоянства делает меня иррациональной и непонятной мужчинам. Мужчинам-мужчинам, отцам семейств, правильным архетипам — в общем, нормальным… Со мной могут ужиться лишь чудики, а с ними я чувствую себя одинокой».
Подводя все эти болезненные итоги, Ева мчалась к Коменданту. Он срочно вызвал ее, пообещав: если она придет вовремя, то будет ей радость. Нельзя было терять ни минуты, иначе августейший раздумает! Быть может, он придумал хитроумный план по разорению Надежды Особовой? Пускай это было уже не актуально — приглашением Коменданта пренебрегать было нельзя. Что касается его требования пунктуальности — это всего лишь очередная прихоть. Надо же было за свою былинную доброту требовать от утомительных ходоков и просителей что-нибудь взамен. Ведь деньги-то со своих Комендант не брал, да и борзыми щенками не любил — не угодишь ему, уж больно он привередливый. Тогда извольте, дорогие, помучиться и исполнить заданное послушание.
Занятая смятенными мыслями, только на подходе к Дому четырех статуй Ева вспомнила про Ритткин «шикарный опрокидон» в этих же краях. Дочь смылась из дома, не прощаясь, и теперь уже наверняка навеселе. «И пьяницы с глазами кроликов» ей кричат непристойности… и наркоманы, упаси господь, и извращенцы, и всякие заразные неприятные людишки! А может, не случайно они оказались в одном месте в одно время, и судьба дает матери шанс уберечь дитя от страшной ошибки…
Мужчинам-мужчинам с геометрически правильной моралью такие материнские метания не просто непонятны — они их бесят. Комендант, конечно, слишком незауряден, чтобы его причислять к какой-либо касте, даже весьма достойной, но его такие метания бесят еще больше, чем законопослушных граждан. И все же родное дитя важнее! Ева набрала комендантский номер — и с удивлением обнаружила, что он недоступен. Набрала другой — такая же история! Ну, значит, судьба. Будет сам виноват, что не услышал предупреждение о том, что гостья слегка припоздает по самой что ни на есть уважительной причине. Спустившись в «Полвосьмого», Ева не обнаружила ничего махрово-злачного. Так, студенческая забегаловка с налетом богемности — фотки ретрокинозвезд и неуют деревянных сидений. А Маргаритты не видно.
