Мне кажется, что ад пожирает меня живьём, пока я пытаюсь привести Лину в чувство. Сердце вырывается из груди бешеным стуком. Пальцы деревенеют, и весь мир раскачивается под моими коленями. Я зверею за считанные мгновения и теряю способность мыслить здраво.
Дышит?
Показалось? Нет, выдыхает. Слабо, едва заметно, а затем начинает кашлять так, что из глаз льются слезы. Но дышит, дышит, хвала небесам.
Только взгляд ещё расфокусированный, не понимающий, что всё-таки происходит.
Я сжимаю её в своих объятиях, не веря, что это почти случилось.
— Никакого, нахуй плавания! Слышишь?! — рычу. — Блять… Я едва не потерял тебя и нашего малыша!
Целую мокрое лицо, стирая пальцами влагу. Сжимаю в объятиях. Хочу держать её вечность и боюсь раздавить крепким захватом. Опять вглядываюсь в её светлые глаза, начинающие обретать выражение.
— Что произошло?
— У меня судорогой ногу свело… — шепчет, всхлипывая. — Так больно. Я просто не могла пошевелиться.
— Сейчас тебя осмотрит врач. Полотенце, кретины. Живо! — ору, едва не срывая голос.
Судороги, блять. Это не просто плохо. Это хуёво…
* * *
— Ну, что с ней?!
Врач, не ожидающий такого напора, отскакивает назад, едва не сползая по стенке.
— Всё хорошо, синьор Моретти.
— Хорошо? — прищуриваюсь, глядя на мужчину в белом халате. — Если бы всё было хорошо, у неё не было бы судорог!
— Анализы в полном порядке. Это может быть следствием стресса… — добавляет врач, съёживаясь под моим тяжёлым взглядом. — И нервных переживаний. Нужно больше бывать на свежем воздухе. Хорошо помогают неторопливые, пешие прогулки, больше свежих фруктов и овощей и…
Врач талдычит мне всё те же рекомендации, что говорили в самом начале. У меня с головы едва не посыпались все волосы до единого, пока я дождался результатов анализов. Всё хорошо? Не думаю!
— Я могу её увидеть?
— Разумеется. Противопоказаний нет. Вы можете забрать девушку домой, если… — врач затыкается. — Хорошо, мы понаблюдаем за её состоянием несколько дней. Если пожелаете. А сейчас вы можете с ней поговорить.
Врач провожает меня до палаты, где находится Лина. Она сидит на кровати, обложенная горой подушек. Такая же красивая, только едва побледневшая.
— Как ты, Клубничка?
Она улыбается в ответ. Глядя на эти сочные красные зефирки, я испытываю адскую потребность впиться в них жадным, иссушающим поцелуем. Но она едва не умерла. Мне приходится сдерживать свой порыв. Но… Лина сама бросается мне на шею, целуя.
Бедненькая. Испугалась.
Но я, сука, больше!
— Дьявол, я разложу тебя сейчас на этой больничной кровати! — хриплю, упираясь возбуждённым пахом в низ её живота.
— Леон… — она прижимается ко мне всё теснее, словно мечтает захватить меня в кокон, в плен, зарыться в меня, укрыться в моей власти, в моих надёжных силтных руках
Клубничка сама находит мои губы, нежно целует. С некой грустью и благодарностью. Она будто извиняется.
Глупышка!
Ты почти зарыла меня в могилу.
Почти до смерти напугала, наглотавшись воды и лишившись чувств.
Я обхватываю её язык, посасывая. Подхватываю девчонку на руки и опускаю на кровать, нависая сверху. Рука сама опускается вниз. Поднимаю подол её больничной рубашки. Красотка гостеприимно распахивает свои ножки. Провожу пальцами по нежной коже бёдер и… жадно трогаю голенькую киску, игриво покручивая пальцами вокруг мокренькой щёлочки.
— Ты не надела бельё. Проказница…
— Нет. Не успела. После осмотра. А-а-а-а-ах… — стонет малышка, когда мои пальцы начинают работать в упругой тесноте её жаркого лона.
— Ты течёшь на мои пальцы.
— Я соскучилась и испугалась… Леон… — она сжимает бёдра и начинает наталкиваться на мои пальцы сама. — Мне было страшно.
Да. Нам обоим сейчас не помешает разрядка после столь сумасшедшего стресса. Я сатанею от злости. И если прямо сейчас не сброшу напряжение, клянусь, прольётся чья-то кровь.
— Сейчас я с тобой! — покусываю сладкую нижнюю губу, обсасывая её, как ягодный леденец. — Вернуть тебя к жизни оргазмом?
— Да…
— Сегодня ночью твоя постель не будет пустовать… Я буду утешать и успокаивать тебя от заката, до самого рассвета.
Я вбиваю в глубь мокренькой киски сразу два пальца до самых фаланг. Упиваюсь дрожью её тела. Грудь натянула больничную рубашку до предела. Соски торчат. Я хищно облизываюсь и прикусываю один из них прямиком через ткань, урча, как голодный зверь.
— Я не хочу возвращаться в твой дом! — внезапно произносит Лина.
Я замедляю движения пальцев. Я и сам не хочу возвращать её домой. Но слышится стук в дверь палаты. Я поправляю на Лине рубашку и натягиваю одеяло до самого подбородка. Прячу руку в карман брюк, сатанея от мысли, что не успел дать девочке сладкий десерт с вишенкой в виде оргазма.
В дверь палаты просовывает голову медсестра.
— Синьор Алонзо Моретти, — представляет она посетителя.
Скрипнув зубами, киваю, соглашаясь принять неуёмного старикана. Другие, блять, старики в его возрасте спокойно себе цепляют дам бальзаковского возраста на спокойных курортах для пенсионеров, а этот всё никак не уймётся. Гарцует молодящимся жеребцом и не торопится выпускать власть из своих рук.
— Лина, цветочек… — на ломаном русском произносит дед. Он останавливается возле кровати и скрещивает сухие пальцы. На нём чёрный, строгий костюм и белоснежная рубашка. — Очень жаль, что это случилось, — продолжает на итальянском. — Будь осторожна. Ты носишь под сердцем моего правнука!
— Дед, скажи что-нибудь поприятнее. Это судороги. Они случаются у всех! Лина побудет в больнице ещё несколько дней и…
— Нет! — обрывает дед и смотрит на нас по очереди острым взглядом. — Вы что, не понимаете? Фабио Росси уже… позвонил мне и обвинил в попытке инсценировки несчастного случая. Он считает, что больница — это лишь предлог, чтобы спрятать виновницу и дать ей сбежать. Росси уже щёлкают затворами пушек едва ли не на пороге моего дома! Поэтому вы оба… возвращаетесь домой. Врач заверил меня, что опасности для жизни Лины и малыша нет!
— Но…
— Я нанял специалистов. Медики будут дежурить в доме. На всякий случай… Мои слова не подлежат обсуждению, — сурово добавляет дед и разворачивается. Замирает на пороге палаты. — Даю тебе десять минут, чтобы ты… успокоил свою женщину. Лимузин ждёт внизу.
Дверь закрывается за моим стариком. На несколько секунд повисает тишина. Потом я матерюсь вслух, не беспокоясь о том, что это слышит Лина, и возможно, мой малыш.
— Ты слышала? У меня всего десять минут… — выдыхаю и резко отбрасываю одеяло в сторону. Задираю рубашку до самой груди и мягко целую живот девушки. — Знаешь… Когда родится наш сын, я воспитаю его непреклонным. Он не будет зависеть от законов семей. Я хочу, чтобы он стоял во главе всего и мог наплевать на правила…
