Поток слёз внезапно накрывает меня. Я не могу открыть дверь, так и стою, опустив лицо. Всё плывёт перед глазами. Слышатся чьи-то размеренные шаги. Постукивания тростью.
Я встрепенулась всем телом, узнав походку Алонзо Моретти. Сам? Почему такая честь?!
Дверь резко распахивается. Я зажмуриваюсь. Зная крутой нрав деда Алонзо, внутренне я боюсь, что он размахнётся тростью и со всей силы треснет меня по голове. Но проходит секунда. Другая. Третья.
Ничего.
— Ты так и будешь стоять, уронив лицо? Или войдёшь? — хрипло каркает дед.
Он не дожидается, пока я войду, разворачивается ко мне спиной.
— Леон в кабинете. Габриель вместе с ним. Кормилица… — оборачивается через плечо. — Тоже там. Тебя ждёт разговор с моим внуком, дитя. Очень серьёзный разговор. Очень тяжёлый.
— Как он? Как он, синьор? — рыдаю вслед удаляющемуся старику. — Как мой мальчик?
— Он красив и голосит целые сутки. Узнаю в нём Леона, — скупо говорит Алонзо, чуть замедляя шаг. — Это всё, что тебе позволено знать. Скоро… Тебя не станет.
Молния прибивает меня к тому месту, где я стою. Бьёт прямиком в темечко и раскалывает надвое. Я падаю, как подкошенная, на колени, протягивая руки. То ли к небесам и Богу, то ли к старику, который в последнее время тепло ко мне относился.
— Простите… Умоляю. Синьор! Я не хотела… У меня не было выбора! На кону стояла жизнь сестры! — рыдаю. Произношу в голос всё то, что не успела сказать Леону.
Он не позволил. Закрыл рот, лишив возможности оправдаться. Жестокий зверь показал себя во всей красе мафиозного взгляда на жизнь: ты с нами или против нас. Третьего не дано. Или будь предана до гробовой доски, или сдохни, как шваль.
Мне… предстоит второе.
— Встань! — гремит откуда-то сверху. — Встань!
Костлявая сильная рука хватает меня за плечо, едва не выворачивая его до состояния травмы. Старик помогает подняться и тащит меня куда-то.
В свои покои — понимаю я, оказавшись в просторной комнате. Здесь много чёрного и золотого, настоящая берлога престарелого мафиози, показывающая чётко, кто такой этот старик на самом деле.
— Умойся, — толкает меня в сторону ванной Алонзо. — Приведи себя в порядок. Есть разговор.
Не понимаю, что он от меня хочет. Но исполняю его приказ, немного успокаиваясь. Зеркало в золотом обрамлении показывает мне, как жутко я сейчас выгляжу — пролежавший полгоду в гробу мертвец и то в тысячу раз красивее меня. Пальцы дрожат. Я едва зачёрпываю воду, брызгая ледяными каплями в лицо.
Тщательно вытираю лицо и выхожу в комнату, выворачивая пальцы в сильнейшей панике, до сильного хруста. Синьор Алонзо подталкивает меня в сторону глубокого кресла, а на столе возле него дымится чашка горячего шоколада.
— Пей, — приказывает Алонзо. — И ещё раз расскажи мне всё.
Старик пыхтит трубкой, отравляя воздух. Но глоток горячего шоколада возрождает меня по капле. Немного всхлипывая, рассказываю всё, как было. Без утайки. Наконец-то камень с души оказался снят. Я чувствую себя опустошённой, но очистившейся хотя бы от грязи лжи.
— Да.
— Что?
— Я сравнил то, что ты сказала с тем, что узнали люди Леона. Пока расхождений нет. Это была проверка! — заявляет старик. — Была бы ты лгуньей, попыталась играть на моих чувствах к правнуку, ныла бы о любви или начала юлить. Ничего из этого ты не сделала. Я склонен… — делает жуткую, грозовую паузу, от которой приподнимаются волоски на коже. — Я склонен верить тебе и не верить тому, кто за всем этим стоит. Подозрительно. Такие планы и… пшик. Ничего? Нет… — задумчиво постукивает трубкой по столу. — Но с этим я разберусь позднее. Сейчас — ты. Леон тебя видеть не желает. Твоё предательство — это отравленный кинжал. Ты проткнула им сердце моего внука. Дважды.
После слов Алонзо снова повисает тишина. Всё, что я могла сказать в своё оправдание, я уже сказала. Больше не осталось ничего. Я могла бы признаться в любви к Леону тысячу раз, но в мире мужчин судят не по словам, а по поступкам. Все мои поступки — один ужаснее другого.
— Ты должна была признаться раньше. Тогда был бы крохотный шанс. Сейчас я его не вижу.
Слова Алонзо прибивают меня к полу, я ниже опускаю голову, как побитая собака.
— Леон в ярости. Думаю, он бы убил тебя, — старик немного жуёт губами, раздумывая. — Убил бы, если бы не любил.
Что?!
Я с удивлением смотрю на старика.
— Он изменился рядом с тобой, — нехотя признает синьор Алонзо. — Стал другим. Не таким дёрганым, более сильным и цельным. Но сейчас твоё предательство отравило его любовь. От любви до ненависти один шаг, знаешь же? Тебе нужно уехать, Алина. Пока этот шаг не пройден безвозвратно. Твоё присутствие здесь нежеланно и губительно для вас обоих.
— Мой сын… — рыдаю, заламывая руки.
Старик качает головой.
— Леон не даст его тебе. Не мечтай… — старик внезапно поворачивает голову в сторону, будто услышав что-то.
— Я бы хотела полюбоваться издалека на малыша. Хотя бы спящего. Хотя бы…
— Нет!
Алонзо поднимается и подходит к окну.
— Прислуга собирает твои вещи. Всё, что тебе дарил и покупал Леон.
— Я не могу уехать, ни попытавшись поговорить с ним. Не могу!
Но старик крепко хватает меня за плечо и выталкивает из кабинета.
— Тебе нужно, — выделяет он это слово. — Нужно уехать…
— Я хочу…
— Послушай! — шипит дед. — Сейчас грядёт буря. Лучше переждать её. Леон горяч, но может и остыть… — с внезапной теплотой говорит Алонзо. — Слишком мало времени. Он не может судить здраво. Только злится. Потом… Нужно время, Алина. У тебя его нет! Пошевеливайся…
Похоже, водитель привёз меня из больницы только для того, чтобы меня вышвырнули из этого дома, собрав все дорогие презенты Леона и нагрузив этой роскошью багажник автомобиля. До самого верха.
— Я отошлю тебя в одно из своих имений… Буду держать в курсе всего!
Я не верю своим ушам. Смотрю на морщинистое лицо Алонзо с хрупкой надеждой.
— У меня есть шанс? — спрашиваю, цепляясь за руки Алонзо.
— Поторапливайся. Пока Леон не спустился. Ну же… — толкает меня в машину, не слушая мою торопливую речь и просьбы.
— Я уже спустился.
Мёртвый, холодный голос Леона прорезает воздух. Мне мгновенно становится нечем дышать. Я словно лежу на дне океана, и толща воды давит на грудь — ни вздохнуть, ни пошевелить и кончиками пальцев.
— О каком шансе ты говоришь, Алонзо? — хрипло спрашивает Леон. — Она проебала их все, до единого. Есть только один шанс — смыть пятно этого позора. Кровью!
Я с ужасом и одновременно с восторгом смотрю на лицо Леона. Он похудел, на впалых щеках сейчас гораздо больше щетины, чем раньше. Волосы в небольшом беспорядке, рубаха сильно расстёгнута, а рукава закатаны. Я до сих пор люблю его невозможно сильно. Возможно, сейчас, даже больше, чем раньше.
