Я вижу, что ему больно. Он прячет боль за гневом, но я чувствую мучительный огонь, пожирающий его тело и разум. Он горит в костре ненависти ко мне.
Но… хуже всего, что в его правой руке зажат пистолет.
Леон медленно поднимает руку и наводит пистолет на меня.
— Последнее слово, Лина.
— Одумайся, идиот! — пытается вразумить Алонзо внука.
— Ещё одно слово, дед, я пущу пулю тебе в лоб. А потом пристрелю эту лживую потаскуху.
— Она мать твоего ребёнка.
— Да! Да! — страшным голосом кричит Леон. — Я уже вглядываюсь в лицо сына с беспокойством. Вдруг гниль этой русской шлюхи пустила корни в моего ангелочке, а? Что, если эта сука испортила всё… Всё, к чему прикасалась?!
— Леон…
— Говори, мразь! Последнее слово! — голос Леона гремит, как фанфары прямиком из ада.
Дуло пистолета застывает в воздухе напротив моего лица. С такого расстояния не промахнётся даже трехлётка.
— Последнее слово, — хрипит, как утопающий.
— Я люблю тебя!
— Сука! Ты ЛЖЁШЬ!
Леон нажимает на курок.
* * *
Выстрел прозвучал, как громовой раскат. Я едва не оглохла от этого звука и подумала, что мертва.
— Вон. Из. Моего. Дома.
Леон опускает руку, но его трясёт крупной дрожью. Глаза бешено вращаются, налившись кровью.
— Никаких потайных имений, Алонзо. Слышишь? Или я подожгу его вместе с этой курвой, которую ты хотел припрятать. Я сожгу. Всё.
— Прости! Леон! Прости! Я не хотела… Тогда я не знала что ты, такой…
— Какой, бля? Какой? — его голос снова лупит по ушам криком убийственно мощных децибел.
— Другой. Ты не зверь. Ты другой! Не кровожадный монстр! Ты ласковый и нежный. Заботливый. Я только тогда это поняла, когда ты спас меня. Постоянно спасал, ставя на кон не только свою жизнь, но и свою репутацию… — говорю торопливо, глотая слова вместе с жгучими слезами. — Я могу быть здесь. Хотя бы кем-то? Прислугой? Кормилицей? Леон, прошу… Я хочу увидеть сына.
— Моего сына. Ты. Не увидишь. Никогда, — режет словами, как будто ржавым ножом распиливает сердце надвое.
— Прошу, позволь мне всё исправить! Я хочу быть с тобой! Хочу этого ребёнка! Прошу-у-у, — падаю перед ним на колени, захлёбываюсь в слезах, будто в яде.
— Ты никто. Ты ничего не значишь для меня. Вали в Россию. С барахлом. Захлёбывайся в бабках, которые я перегнал на твой счёт. Твоя пизда нехило пополнила твои счета. Это твой максимум. Всё. Тебя больше не существует для меня.
Леон скрещивает руки. Одна поверх другой. Правая рука с пистолетом лежит поверх левой.
— У тебя есть минута, чтобы сесть в эту тачку, Полякова Алина. Если не уедешь, — ухмыляется, как маньяк. — Тебя никто не будет искать здесь. Я лично выброшу твоё тело пираньям.
— Леон… Я…
Снова гремит выстрел. Пуля выбивает искры из брусчатки около моих ног.
— Десять секунд уже прошли.
Я медлю, как идиотка или самоубийца какая-то. Боже, я так не хочу верить, что это конец. Только не так… Пожалуйста!
— Ещё десять минут остались позади.
Я смотрю в лицо Леона. Сейчас оно ничего не выражает и напоминает алебастровую маску — так сильно он побелел, а глаза — глаза как озёра кипящей смолы. Без малейшего огонька.
— Поторопись…
Меня заталкивают в автомобиль силой. Кажется, старается не только водитель, но и сам Алонзо старается изо всех сил не допустить убийство.
Но Леон… он близок к тому, чтобы убить. Хладнокровно. У него не дрогнет рука. Я едва не выпрыгиваю обратно из салона, чтобы он оборвал мои мучения этим проклятым выстрелом.
Но машина стартует с места. Я выкручиваю шею назад. Смотрит он вслед. Или нет?
Леон разряжает всю обойму в воздух и, отбросив пистолет, вихрем проносится в двери дома.
В следующее же мгновение машина резко выезжает из двора, и ворота захлопываются. Они отрезают меня от любимого и сына.
Между нами всё кончено. Навсегда.
Я больше никогда не увижу ни Леона, ни нашего с ним малыша.
Глава 26.
Я чувствую себя разбитой, растоптанной, оторванной от реальности. Жизнь летит мимо меня. Я не живу. Нет. Больше не живу, а существую. Как вещь. У которой больше нет ни сердца, ни души. Я просто парю в потоке суетящихся людей, которые задевают меня плечами, на выходе из терминала.
Нет никаких чувств. Внутри убийственная пустота.
Леон выбросил меня из жизни, вычеркнул, словно мусор. Хотел убить. Хотел, взять расплату кровью. Слёзы капают по щекам, заливая лёгкую ткань белоснежного платья. С собой у меня всего лишь сумочка с кое-какими деньгами и документами. И это платье. Которое однажды Леон подарил мне во время прогулки по центру Неаполя. Леон нагрузил меня дорогим барахлом. Словно девушку, возвращающуюся из шоппинг-тура ОАЭ. Но я не стала брать ничего. Ничего, кроме сумочки с документами.
Прежде, чем сесть в самолёт, я позвонила Руслану. Катя ждёт меня.
Руслан сказал, что память частично восстанавливается. Сестричка стремительно идёт на поправку. Она еще не знает, что я… лишилась малыша. Моретти забрал моего сына. У меня нет и капли шанса, что я смогу изменить его чудовищное решение. Документ подписан. Я добровольно подписала отказ от материнства. Леон вырвал моё сердце из груди, растоптал его грязными ботинками. Я даже не успела подержать на руках Габриеля.
Он забрал его. Забрал…
Моя жизнь превратилась в ад.
Я сама виновата не меньше. Нужно было раньше рассказать. Но я боялась. Очень боялась гнева бандита. Думала, ложь забудеться. Но тайное, рано или поздно, всегда становится явным.
Теперь я ничего не могу сделать. Сил нет. Бороться за своё счастье. Меня вышвырнули из страны как какую-то шавку беспризорную. Амбалы Моретти затолкали меня в самолёт, лично проследили, чтобы я убралась прочь из страны.
Я дома. В России. Давно не виделись, родная земля!
Здесь пусто. Безрадостно. Одиноко.
Не так ярко и солнечно, как в Италии.
Сегодня в России пасмурно. Небо затянуто тяжёлыми свинцовыми тучами. Где-то вдали слышатся нарастающие раскаты грома.
Упиваясь горем, я выхожу из терминала, направляюсь к остановке. Лишь один человек заставляет меня всё ещё дышать и держаться на плаву. Катя. Лишь ради неё я живу, пытаюсь как-то хвататься за тонущую надежду.
Она ждёт меня. Дома.
Катя… она теперь инвалид. Пока она не может ходить, однако есть шанс, что всё измениться. Опять нужны деньги на лечение. Но где же их взять?
