Может, он извиниться пришёл?
Но даже сейчас, когда Сережа так ласково шепчет мне на ухо слова поддержки, я не чувствую к нему ни-че-го. Ужасные ощущения. Хочется его оттолкнуть. Может, даже пощёчину влепить. Мне хочется быть одной. С сестрой. Хватит уже мужчин в моей чёртовой жизни.
— Ты не соврала, да? — томно шепчет на ухо, сжимая в медвежьих тисках, так жадно, что дышать становится нечем. — Ты и правда была суррогатной мамой для Моретти. Родила, отдала ребёнка? Верно?
Не совсем так.
Говорить катастрофически сложно.
— Я не хочу говорить об этом, — вырываюсь из тисков Серёжи, торопливо бегу на кухню. Боюсь так долго оставлять Катю одну.
Он тормозит.
— А Катя? Где она?
— Здесь. Проходи. Она недавно вернулась из больницы.
— Как она? — он всё ещё топчется в прихожей, пока иду к плите и ставлю чайник на газ.
— Она ничего не помнит. У неё амнезия. Она ведь в коме была.
— Что? И не помнит, кто её сбил? — уточняет Серёжа.
— Если бы… Мы бы уже нашли эту мразь давно и на кол посадили. Я сама лично бы его или её на куски порезала.
Задумавшись, ничего не подозревая, я озвучиваю ответы на автомате.
— Вот ублюдки! Но главное, что мы вместе, Лина…
Вместе? Мы давно расстались! Не хочу больше никаких отношений.
Мысленно я подбираю фразы, чтобы поставить Сергея об этом в известность.
— Алин, нам надо поговорить. Я бы хотел извиниться. Дуростей таких тебе наговорил, тогда по телефону. Приревновал. Сильно. Пойми. Только недавно понял, что ты не виновата, оказывается. Кажется, ублюдки мне мозги отбили в фарш, поэтому я вёл себя как болван. Они пытали меня. Ломали. В чудовище превратили… Вот я и вспылили. Мразь я конченая. Давай поговорим, пожалуйста, — плачется он с порога. — Чаю нальёшь?
— Проходи.
Сначала выслушаю его унижения, а после пошлю на все четыре стороны. Довольно!
Да, представляю, как его там ломали. Как характер подорвали, как нервную систему изувечили. Но на меня не действуют эти оправдания. Я хочу одиночества. Хочу, чтобы нас с сестрой, наконец, оставили в покое.
Серёжа заходит на кухню, я вижу его силуэт боковым зрением, но, тем временем, продолжаю заваривать чай.
— Кать, это Серёжа, ты ведь его помнишь? — поворачиваюсь к сестре, а она голову поднимает и смотрит на Сергея.
Катя бледнеет за секунду. Её худенькое, измученное личико искажается чистейшим ужасом. Она смотрит на Сергея, как будто сейчас завопит, как будто черта из ада увидела. Сергей на неё смотрит, тотчас же меняется в лице до неузнаваемости.
Я ничего не понимаю! Что происходит? Что не так?!
— Лина! Ли-на! — сестра тычет в сторону Сергея пальцем. — Это о-он! Это в-ведь он! Я вспомнила! Я поняла! Прямо сейчас вдруг вспомнила! Его лицо увидела…
— Что такое, Катюша, что?
У сестры начинается приступ. Я падаю перед ней на колени, хватаю за холодные ладошки, сильно их сжимаю. Пальцы Кати трясутся, она сама вся трясётся и подскакивает на месте.
— Боже, успокойся! Что случилось? Сергей, звони в скорую! У Кати приступ!
Я бросаюсь к раковине и обратно к сестре. Умываю личико Кати холодной водой.
— Вот так, вот так. Сейчас полегчает. Дыши. Глубже. Давай!
Она дышит. Немного расслабляется. Смотрит на меня, и я в её глазах будто вижу кино из прошлого.
— В т-тот вечер… Это был он, Сергей. Он был с женщиной. В машине. Они ц-целовались. Это было после т-того, когда я подслушала твой разговор с похитителями. Я ничего тебе не сказала! Но я поняла, что Сергея похитили! А он… обманывал тебя. Никто его не похищал. Никто. Он развлекался с женщиной!
Пауза. Меня швыряет в ледяную прорубь. Я лечу в неё, опускаясь на самое дно.
— Н-нет…
— Это он меня сбил, Лина. Он! — Катя плачет, тыча пальцем в стоявшего за моей спиной Сергея.
Я слышу быстрые шаги и какой-то звон.
Оборачиваюсь.
Бах!
Боль. Огненная, мощная. До искр из глаз и гудящего шума в ушах.
Звон осколков. Катя кричит. Я падаю в темноту.
И больше ничего не слышу, не помню, не чувствую.
Глава 27.
— Зря.
— Да пошёл ты, — цежу деду сквозь зубы, наплевав на правила поведения. На разницу в возрасте тоже плевать. На всё пле-вать.
Прогнал Лину, избавился от ядовитой, лживой твари, отравившей мою кровь. Но легче не стало. Сердце ноет так же, как в первый день после её изгнания.
— Ты так и не выслушал её, — талдычит мне дед. Постоянно твердит одно и тоже. — Не выслушал. У неё были оправдания. Веские причины…
— Не ты ли воспитывал меня, чтобы я был как камень? — вскакиваю, бью себя кулаком в грудь, рву рубашки на клочки. — На, смотри! Там пустота!
— Включи мозги, Леон. Шантаж не мог окончиться так быстро. Не мог…
Я быстрым шагом удаляюсь от деда, захлопывая дверь перед его носом. Не слушаю его бубнёж. Ничего не слушаю, о чём он пытается мне сказать.
Мне только больнее с каждым словом, а хочется, чтобы отпустило. На мгновение. На секунду. В беспамятство. В тишину.
Но вместо этого я снова и снова слышу грохот выстрелов и звук рыдания Лины.
Это морок. Это должно пройти. Однажды… Станет легче.
* * *
Посреди ночи я вскакиваю в постели, обливаясь холодным потом. Малыш крепко спит в кроватке. Смотрю на часы — половина третьего. Габриэль просыпался час назад. Я кормил его смесью. Алонзо настаивает на том, чтобы рядом с ним круглосуточно дежурила сиделка. Не хочу. Пока не хочу давать сына посторонней женщине. Сам буду кормить и на руках укачивать. Мой он. Мой малыш. Единственная отдушина в дерьмовой жизни.
Проклятье! Мне снилась чёртова ведьма.
Целая ночь прошла в сущем кошмаре.
Ведьма кричала, умоляла её простить… На коленях ползала.
Но я был непреклонен. Убить мало. Отпустил. Блять! Отпустил, хер знает почему? Пулю должен был всадить лживой бляди, не задумываясь.
Не смог. Слишком красивая. Слишком грустные были у неё глаза, проникновенные. Как у несчастного, брошенного на произвол судьбы котёнка.
Я смотрел в эти глубокие нефритовые омуты и скулил от замешательства. Это глаза нашего сына. Я смог поднять ствол, но не смог выпустить пулю в Лину. Мой сын — её копия. Одно лицо.
Не смог убить своё. Дал слабину. Впервые. Непростительно для криминального авторитета. Одна ошибка может отобрать целое состояние. Мир криминала презирает слабости. Презирает любовь.
