На глазах у златокрылого сухощавый старичок прокрался к носилкам, на которых лежало тело, воровато сунул руку в грудь, достал эйдос и стал разглядывать его в лупу. Делал он это очень профессионально и деловито, точно меняла, проверяющий, фальшивая монета или нет.
Златокрылый ждал. Старичок осклабился и, отставив мизинчик, с особой предупредительностью протянул лупу и эйдос златокрылому. Златокрылый от чужой лупы отказался. Достал из кармана небольшой, с кулак, микроскоп, опустился на одно колено и, разместив эйдос на предметном стекле, приник к окуляру. Багров смотрел на его могучие плечи, и ему казалось, что страж света надеется увидеть в эйдосе хоть что-то, что позволит прогнать канцеляриста. Но, видно, ничего такого не было, потому что плечи златокрылого сразу как-то поникли.
Старичок, напротив, делался все ехиднее и позволял себе откровенно кривляться. То высовывал колбасного цвета язык, то, как умная обезьянка, чесал левой ручкой за правым ухом. Наконец обнаглел настолько, что присел на корточки и, послюнявив пальчик, забрал эйдос с предметного стекла.
Златокрылый ему не мешал. Он встал, в последний раз грустно оглянулся на тело и взлетел, распахнув ослепительные крылья. Старичок отлепил эйдос от пальца, спрятал его в коробочку из-под фотопленки, бережно закрутил лупу в тряпочку и дрябло провалился под асфальт.
Аида Плаховна хихикнула. Как-то очень противно. Даже не монетками звякнула, а точно газ поднялся из перекисших отрубей. Багрову захотелось вышвырнуть ее из машины, но он еще не забыл, чем закончилась последняя его стычка с хилой старушкой.
– Ирочка звонит! Соскучилась! – сладким голосом пропела Мамзелькина, и тотчас, с двухсекундным запозданием, телефон Матвея стал нетерпеливо вибрировать.
«Ирка-валькирия», – высветилось на экране. Так Матвей сохранил Иркин номер еще давно и с тех пор ничего не менял. Он бы скорее разбил аппарат, чем отредактировал бы «Ирку-валькирию» в телефонном справочнике как «Ириночку», «роднулю», «лапусика» или что-то в этом роде.
Не отвечая, Багров сердито швырнул телефон в бардачок.
– Чего так плохо? Поссорился, что ли? А если девушка волнуется? Нервные клетки не восстанавливаются! – заохала Аида Плаховна.
– Уходите! Не ваше дело!
Старушка зацокала язычком, с укором закатила глазки.
– А ты на меня не шикай, голубь! На меня как шикнешь, так и сам пшикнешь!.. Ты мне вот что скажи, тополь ты мой осиновый с листиками березовыми: хочешь, чтобы твоя подруга ножками своими ходила или век ее на колясочке катать будешь?.. Ишь, свет-то с ней как обошелся! Она ему служила-служила, а эти стервецы ее эвон как отблагодарили! На вон тебе колесики – катайся, не скучай!.. А что стоило бы Троилу ножки ей дать, хоть ба самые плохонькие, кривенькие…
Багров дернул ворот рубашки. Отскочившая пуговица ударилась в стекло над стрелкой тахометра и, как живая, отпрыгнула на колени. Матвею стало вдруг все равно, что с ним будет. Ну убьет и убьет – только чтобы отстала.
– Убирайся, вредное ископаемое! Чего душу травишь?
Не снимая брезента, Мамзелькина щелкнула ногтем по лезвию косы. Багров схватился за уши. Боль была страшная, точно в барабанные перепонки вонзили раскаленные иглы.
– А вот повышать на меня голос, милостивый государь, не следует! Я, в целом, позитивно отношусь к грубящим людям при условии, что они грубят всегда и всем, а не только мне одной! – сказала Мамзелькина с холодным аристократическим выговором, на миг отодвинув в сторону свою народную частоговорку.
И снова потянулась пальцем к брезенту. Лицо у Матвея скривилось в ожидании, но Плаховна убрала руку от косы и ободряюще похлопала его по плечу. И, ненавидя сам себя за это, Багров испытал трусливую благодарность за то, что не было новой боли.
– Ну не сердися, сердешный, не сердися! Ты малость покричал, я малость погорячилася. С кем не бывает? Ты не подумай, что я про ноги просто так болтаю… Заяц не лось, трепаться не любит!.. Мне твоей красуле ножки дать, не поверишь, даже приятно будет. Дело-то нехитрое!
Багров все еще держал ладони у ушей, но уже не зажимал их. Умные глазки старухи вглядывались в его лицо, изредка опускаясь на грудь, где пылал Камень Пути.
– Она говорит, что ей так лучше, – хмуро сказал Матвей.
– Как лучше, муравейчик ты мой недодавленный? На стульчике с колесиками? А ежели исчо батарейку приделать – можно хучь в самый Гурзуф катить!
Багров вздрогнул. Откуда старуха все знает? Про то, чтобы раздобыть коляску с аккумулятором, они с Иркой говорили дня два назад. Качали по Интернету всякие каталоги, а затем залезали на форумы инвалидной техники, где то же самое продавалось гораздо дешевле. И про море говорили!
– Отстаньте от нас! Чего вы к нам лезете?.. Ирке хорошо! – сказал Матвей жалобно.
– С чего бы это? Ага… значит, она все-таки ждет от своего света воздаяния?
– Лучше чего-то ждать, чем не ждать ничего, – не выдержал Багров.
– Ну хорошо. Она ждет… И пусть себе. А ты-то готов ждать? – сухо спросила Аида Плаховна.
– Не ваше дело!..
– Опять грубишь?
– И всегда буду грубить! Вы уже говорили с ней. Она отказалась, – сказал Матвей.
– Она отказалась не от ног, а от моего предложения! – поправила Мамзелькина. – Не хочешь смертью работать, и не надо, чистюля ты эдакая! Но неужто ты думаешь: она и впрямь ног не хочет? Не обрадуется, если ты ей их на тарелочке с золотой каемочкой принесешь?
Мамзелькина наклонилась к нему и, обстреливая Матвея шариками кисловатой слюны, горячо зашептала:
– А про ножки ты подумай, некромаг! Самые красивые подберу!.. Тебе какие нравятся-то? Подлиннее или покруглее? Не стесняйся, только шепни! Тут недавно танцовщица из ночного клуба взяла да с подоконника ласточкой сиганула! Грустно ей чагой-то на белом свете стало. И чего не жилося? И храсавица, и умница, и мужчинки хвостиком ходили!..
И Плаховна мерзко подмигнула. Багрову дико захотелось врезать Мамзелькиной по черепушке. Не столько потому, что старуха была откровенно мерзка, сколько потому, что ее слова все-таки просачивались в сердце. Их спор в машине, начавшийся как ссора, все больше напоминал заговор. Заговор против Ирки и ее дороги к свету. И Матвей улавливал эту грань. Его, по сути, вербовали как союзника мрака и предателя.
Не в силах сдержаться, он ударил ладонью по сигналу. Резкий длинный гудок переполошил весь двор. Толпа оглянулась на него как на ненормального, не уважающего человеческую смерть. Опомнившись, Матвей оторвал ладонь от сигнала и, высунувшись, жестом показал, что все в порядке.
– Ты с ответом не спеши, обмозгуй все! Тута тебе не Торопыжеское царство! На-кась вот, возьми! Надумаешь – сломай ее, я и явлюсь! – Мамзелькина сунула сухую ручку в рюкзачок и протянула Багрову нечто маленькое, желтовато-вытянутое, непонятно страшное.
– Что это? – спросил он с замиранием.
