– Понимаю, – говорю я, хотя на самом деле ничего не понимаю.
– Сейчас мы не видим на ее сердце никаких признаков травмы. Конечно, мы будем продолжать обследование, но в данный момент сердце кажется здоровым, как у подростка. – Он похлопывает меня по руке. – Объяснить этого я не могу. Даже пытаться не буду.
– Может, хватит меня поддерживать? – Мама отталкивает мою руку. – Со мной все нормально.
Она энергично, впереди нас с Верой, выходит из отделения экстренной помощи. Медсестра крестится. Водитель машины «скорой помощи», уплетающий слоеное пирожное, болтая с другой медсестрой, роняет одноразовый стакан с кофе.
– Извините, – говорит мама, останавливая интерна. – Где здесь лифт? – Девушка показывает, а мама оборачивается ко мне. – Ну? Ты здесь остаешься или как?
Она шагает по коридору мимо Иэна Флетчера, который смотрит на нас с таким недоумением, что я впервые за много часов начинаю смеяться.
Пока флеботомисты тычут в маму шприцами, мы с дочкой сидим в комнате ожидания. Вера бледная, уставшая, под глазами фиолетовые круги.
– Я сделала, что ты хотела, – шепчет она, поднимая личико.
– Ты не имеешь никакого отношения к бабушкиному выздоровлению, – с трудом сглотнув, говорю я. – Ты же это понимаешь?
– Ты ее просила, – бормочет Вера. – Я слышала.
– Кого – ее?
– Бога. Ты говорила: «О Боже! О Боже! О мой Боже!» – Вера трется носом о свое плечо. – И она тебя услышала. Она сказала мне, что сделать, чтобы ты не огорчалась.
Я опускаю голову и смотрю на Верины кроссовки: на одной ноге шнурки развязались и болтаются по полу, как у самого обыкновенного ребенка. И все-таки моя дочь не обыкновенный ребенок. Она разговаривает с Богом и, по-видимому, только что совершила чудо.
Я борюсь с желанием расплакаться. Все это очень похоже на затянувшийся ночной кошмар. Кажется, Колин вот-вот встряхнет меня и прошепчет: «Переворачивайся на другой бок и спи дальше». Дети должны ходить в школу, качаться на качелях, обдирать себе коленки. А то, что происходит сейчас с нами, – это бывает в фильмах, в романах, но не в настоящей жизни.
Я не глядя тру Верину ладошку и нащупываю мозоль.
– Что это?
Вера прячет руки:
– Это от рукохода.
– А не от… – Как же такое выговорить?! – Не от того, что ты прикоснулась к бабушке? Тебе не было больно?
Вера качает головой:
– Я как будто бы катилась с горки вниз. – Она смотрит на меня в замешательстве. – Ты разве не хотела, чтобы с бабушкой все было хорошо?
Я обнимаю ее так, словно пытаюсь спрятать обратно внутрь себя и защитить от того, что теперь уже неминуемо ей грозит.
– Ох, Вера, конечно, я хотела, чтобы с бабушкой все было хорошо. И сейчас хочу. Меня только немножко пугает, что мое желание, вероятно, исполнилось благодаря тебе.
Я глажу ее по волосам, по плечикам.
– Меня это тоже немножко пугает, – тихо признается она.
УМЕРШАЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ К ЖИЗНИ
1 октября 1999 года; Нью-Ханаан,
штат Нью-Гэмпшир
Вчера примерно в 15:34 Милдред Эпштейн, 56 лет, скончалась. В 16:45 она поднялась и спросила, зачем ее привезли в больницу.
Сердечный приступ случился у миссис Эпштейн, жительницы Нью-Ханаана, на пороге дома ее дочери, которую она пришла навестить. По словам очевидцев, женщина схватилась за грудь и упала. Врачи «скорой помощи» на протяжении 20 минут проводили реанимационные мероприятия на месте происшествия, но возобновить работу сердца не удалось. По прибытии в местный медицинский центр доктор Питер Уивер констатировал смерть Милдред Эпштейн. «Я никогда ничего подобного не видел, – сообщил Уивер репортерам. – Вопреки тому что смерть пациентки подтверждается многочисленными очевидцами и засвидетельствована квалифицированным медперсоналом, последующее обследование миссис Эпштейн не выявило не только следов остановки сердца, длившейся более часа, но и вообще признаков какой-либо травмы».
По имеющимся данным, женщина упала после словесного столкновения с Иэном Флетчером, известным телеведущим, отрицающим существование Бога. Флетчер готовил репортаж о внучке Милдред Эпштейн, у которой, по противоречивым сведениям, случаются божественные видения. Ни миссис Эпштейн, ни мистер Флетчер не комментируют произошедшее.
– Ну, знаешь ли, это не считается, – заявляет Иэн, потягиваясь на стуле. – Когда я говорил о свежих морепродуктах, то не имел в виду запеканку с консервированным тунцом.
– Единственная альтернатива – кафе «Донат кинг», – ухмыляется Джеймс. – Или это, или пончики.
Иэн содрогается:
– Знаешь, сколько бы я сейчас отдал за хороший стейк из ангусской говядины?
– Перейди через дорогу и укради на молочной ферме целую корову. Их там столько, что, уверен, никто не считает. – Джеймс промокает рот салфеткой. – Но корову тебе пришлось бы самому готовить, а так ты сидишь в ресторане.
– Сравнивать это заведение с рестораном – все равно что называть мое путешествие в «Виннебаго» сафари.
– Твое путешествие – не сафари, а антирелигиозный поход. Ты сам мне так сказал несколько недель назад. Послушай, Иэн, – говорит продюсер, подавшись вперед, – дело только что пошло в гору. В вечерних новостях на Эн-би-си показали твой материал с умершей бабушкой, а потом повторяли каждый час. – Джеймс поднимает чашку с кофе. – По-моему, ты напал на верный след. Эта девчонка – хороший крючок. Людям даже в голову не придет, что она все выдумала. Тем эффектнее получится, когда ты отдернешь занавес.
– Да, – слабо улыбается Иэн, – ради этого стоит потерпеть размещение суперэкономкласса.
– Смотри на это так: если сейчас сумеешь вернуться в игру, то потом сможешь до конца дней ни к каким домам на колесах даже близко не подходить. – Джеймс смотрит на чек и, смеясь, достает кредитную карту. – Правда, мне в детстве нравилось отдыхать в кемпингах. Тебе разве нет?
Иэн не отвечает. Его детство было, вероятнее всего, не таким, как у Джеймса.
– Ах да! Я забыл! Ты же никогда не был ребенком!
– Не-а, – улыбается Иэн, – я выскочил готовеньким из головы моего исполнительного продюсера.
– Я серьезно. Мы ведь с тобой знакомы уже… сколько? Семь лет? А я про тебя ничего не знаю, кроме того, что ты начинал на радио и получил докторскую степень в каком-то второсортном бостонском университете.
– Ага. Гарвард называется. Этот «второсортный» университет правильно сделал, что предоставил тебе учиться где-нибудь в Йеле, – отшучивается Иэн и маскирует чувство неловкости зевком. – Джеймс, я совсем разбитый. Пойду-ка на боковую.
Продюсер вскидывает бровь:
– Чтобы тебя клонило в сон? Черта с два!
Иэн настораживается. Откуда Джеймс знает про его бессонницу? Про то, что он в последний раз более или менее нормально спал несколько лет назад? Может, его видели в одну из тех ночей, когда он выходил из своего дома на колесах и бродил по лесу, или по равнине, или по прерии – в общем, по той глуши, куда его занесла нелегкая?
