– Но у нее же кровь шла. И от этого она упала в обморок.
– Я знаю, – говорит доктор Блумберг. – Однако кровотечение было гораздо слабее, чем при обычном ранении. От такой потери крови сознание не теряют. Раны вашей дочери ведут себя как колотые, но по визуальным признакам таковыми не являются.
– Не понимаю…
– Вы когда-нибудь читали о людях, которые получали черепно-мозговую травму, а потом начинали бегло говорить по-китайски или по-французски? – спрашивает меня доктор. – Человек разбивает голову о телеграфный столб и после этого по какой-то причине начинает понимать язык, которого раньше не понимал. Такое случается не каждый день, но все-таки случается. И с точки зрения медицины это очень трудно объяснить. – Он делает глубокий вдох. – Тщательно проанализировав ситуацию, мы с моими коллегами решили поставить вопрос о том, действительно ли Вера поранила руки, или же они просто начали кровоточить.
Флетчер тихонько присвистывает:
– Вы утверждаете, что у нее стигматы.
– На данный момент я не могу поставить такой диагноз окончательно…
– Стигматы? – переспрашиваю я, перебивая доктора.
Он, явно смутившись, делает паузу, потом неуверенно говорит:
– Как вы знаете, стигматами называют отверстия, повторяющие крестные раны Христа. Это, миссис Уайт, медицински необъяснимые случаи, когда у людей кровоточат кисти рук, ступни или бока, но признаков настоящей травмы нет. Иногда такие явления сопровождают религиозный экстаз. Отверстия могут появляться и исчезать, а могут кровоточить хронически. Почти всегда они бывают болезненными. История знает несколько случаев, когда врачи действительно ставили такой диагноз.
– То есть вы хотите сказать, что моя дочь… Нет!
Вера никогда не впадала в религиозный экстаз. И откуда у нее могут быть крестные раны, если она даже не знает, что такое распятие? Я съеживаюсь:
– Эти исторические случаи… когда они были?
– Несколько столетий назад, – признается доктор Блумберг.
– А сейчас, – говорю я, – тысяча девятьсот девяносто девятый год. Такие вещи больше не происходят. Сейчас шарлатанов, которые уверяют, что у них раны как у Христа, наверняка выводят на чистую воду: делают им рентген и разные анализы… – Я поворачиваюсь к Иэну Флетчеру. – Ведь так?
Но теперь он молчит.
– Покажите мне ее руки! – требую я.
Кивнув, врач встает и направляется в нашу палату. Я – за ним.
– Милая, – бодро говорю я Вере, – доктор хочет тебя осмотреть.
– А потом меня отпустят домой?
– Там видно будет.
Стоя рядом с доктором Блумбергом, я наблюдаю за тем, как он снимает многослойные повязки. Их меняют каждый день, но после сцены в приемном покое медперсонал старается, чтобы Вера не видела своих ран. Осторожно размотав бинты пинцетом, доктор включает лампу на прикроватной тумбочке и пересаживается. Теперь его спина заслоняет от Веры ее собственные руки. Наконец он полностью освобождает правую ладонь от повязок, и я вижу отверстие. Маленькое, всего несколько миллиметров в диаметре, но оно есть. Вокруг синяк. В стороны расходятся лучи засохшей крови. Вера шевелит пальчиками, и на долю секунды внутри раны показывается тоненькая, как иголка, косточка. Но свежая кровь не течет.
Доктор Блумберг ощупывает края отверстия. Вера морщится, начинает ерзать и в какой-то момент подается в сторону настолько, что видит свою руку. Поднимает ее и смотрит в дырочку, сквозь которую с противоположной стороны проходит свет. Мы все перестаем дышать.
Через несколько секунд раздается Верин крик.
Доктор Блумберг нажимает на кнопку вызова медсестры. Иэн Флетчер и мама вдвоем держат Веру.
– Милая моя, – говорю я успокаивающим голосом, – все хорошо. Доктор тебе поможет.
– Мамочка, у меня в руке дырка! – кричит она.
Медсестра вбегает с пластиковым подносом, на котором лежит шприц. Доктор Блумберг крепко хватает Веру и вонзает иглу ей в плечо. Она еще несколько секунд сопротивляется, а потом обмякает.
– Мне жаль, что так получилось, – бормочет доктор. – Думаю, девочке лучше оставаться у нас. Я считаю, к ней нужно пригласить консультанта-психиатра.
– По-вашему, она сошла с ума? – Я истерически повышаю голос. – Вы же видите ее руки! Она ничего не выдумывает!
– Я не сказал, что она сошла с ума. Просто мозг – очень мощный орган. Он точно так же, как и вирус, может заставить организм заболеть. А я, честно говоря, сталкиваюсь с подобной ситуацией впервые. Я не знаю, возможно ли, чтобы кровотечение было вызвано самовнушением.
Слезы наворачиваются мне на глаза.
– Ей семь лет! Зачем бы она стала внушать себе такое?
Я сажусь рядом с Верой и глажу ее светловолосую головку. Сон разгладил черты лица, между приоткрытыми губками надувается пузырь. Я слышу, как доктор за моей спиной тихо разговаривает с мамой, потом слышу, как дверь дважды открывается и закрывается.
Маленькие девочки мечтают о том, чтобы быть принцессами и ездить на собственном пони. О бальных платьях и украшениях. А ни в коем случае не о том, чтобы иметь кровоточащие раны, как у Иисуса.
Моего виска мягко касается голос Иэна Флетчера:
– Однажды я брал интервью у монахини-кармелитки. Ей было семьдесят шесть лет, в монастыре она жила с одиннадцати. Настоятельница утверждала, что эту женщину, сестру Мэри Амелию, Господь благословил стигматами. – Я медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть Иэну в глаза, а он продолжает: – Все считали это чудом, пока я не заметил вязальный крючок, который сестра носила в подгибе своего одеяния. Оказалось, грань между религиозным экстазом и религиозным безумием очень тонка.
Вы думаете, что она делает это сама. Произносить это вслух мне не приходится. Иэн сам прочитывает мою мысль.
– Ее руки, руки той монахини, выглядели совсем не так, как Верины.
– Что вы хотите этим сказать?
Иэн пожимает плечами:
– Что ее руки выглядели по-другому. Только и всего.
Аллен Макманус считает, что заключил в целом выгодную сделку: за пиццу с пепперони и шесть банок пива Хенри, молодой компьютерщик, подрабатывающий в газете «Бостон глоб», добудет закрытую информацию о семье Уайт.
– Почему так долго? – спрашивает Аллен, двумя пальцами отбрасывая в сторону потные спортивные штаны, чтобы сесть на край кровати Хенри.
– У меня модем старый. Притормози.
Но Аллену трудно притормозить. Чем больше он узнаёт, тем больше нервничает. Ему вспоминаются цитаты из Апокалипсиса и рассказы о мучениях грешников в аду, которыми сестра Таломена устрашала его в пятом классе. Аллен много лет не исповедовался и не причащался. Церковь прочно ассоциируется у него с тупостью монахинь, преподававших в школе, где он учился. И все-таки католицизм въедается в человека глубоко, и сейчас эта девочка заставила Аллена забеспокоиться: а вдруг, отвернувшись от Бога, он совершил ошибку? Сколько раз нужно прочесть «Отче наш» и молитву Деве Марии, чтобы искупить этот грех?
