Мэрайя свешивает ноги с кровати, сминая простыню.
– Давайте не будем играть в красивые слова.
– Я молился о вас, – тихо произносит отец Макреди. – О том, чтобы вам удалось забрать Веру и скрыться с ней.
– Похоже, ваша горячая линия немного обветшала.
– Очень может быть. Потому-то я и хотел поговорить с вами. Ваша мама сегодня ответила решительным отказом моему коллеге, который приехал, чтобы увидеть Веру.
– Моя дочь не подопытный кролик для Католической церкви, преподобный отец, – горько отвечает Мэрайя. – Скажите вашему коллеге, чтобы возвращался домой.
– Я тут ни при чем. Это его работа. Поскольку Вера говорит вещи, идущие вразрез с христианской доктриной, которая существует две тысячи лет, он, как теолог, обязан разобраться в ситуации.
Мэрайя вспоминает старую философскую загадку: слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет? Если религия вам не нужна, имеете ли вы право прогонять от себя служителей культа?
– Догадываюсь, что вам не понравится то, что я сейчас скажу, – говорит отец Макреди, – но я бы воспринял это как личное одолжение, если бы вы позволили отцу Рампини побеседовать с Верой.
Люди, окружившие их дом, держат над головами христианские знамена. Мэрайя их не звала и хотела бы, чтобы они ушли. Если бы ей удалось от них избавиться, это было бы очко в ее пользу в глазах судьи. А самый простой способ избавиться от них – сделать так, чтобы они из уст своей же Церкви услышали, что Вера не та, за кого они ее принимают. Но тогда опять придется использовать ребенка, а Мэрайя не хотела бы до этого опускаться – даже с благой целью.
– Мы с Верой не должны делать вам никаких одолжений. Мы не католики.
– Иисус формально тоже им не был.
Мэрайя падает на подушку и, чувствуя, как ткань наволочки касается ее лица, думает о лесных деревьях: они беззвучно валятся одно за другим и никто этого не замечает, пока однажды какой-нибудь человек случайно не обнаруживает, что целого леса как не бывало.
29 октября 1999 года
Отец Рампини знает много способов, с помощью которых можно заставить статую заплакать, но ни один из них не имеет отношения к Иисусу. Можно натереть мраморный лик хлоридом кальция: это приведет к образованию конденсата, похожего на слезы. Можно напихать в глаза крошечные шарики жира, который будет таять при повышении температуры. Можно даже положиться на ловкость собственных рук и быстро увлажнить лицо статуи губкой, пока внимание аудитории чем-нибудь отвлечено. Отец Рампини видел пузырьки с фальшивой кровью, спрятанные в складках одежды, видел стигматы, возникающие по мановению руки, видел четки, превращающиеся из серебристых в золотистые вследствие вполне изученных наукой реакций.
Что ему подсказывало его чутье? Маленькая Вера Уайт – это полная чушь!
Поначалу отец Рампини верил, что разоблачить ребенка будет парой пустяков. Несколько вкрадчивых вопросов, слезное признание, и к ужину он возвращается в семинарию. Однако чем больше отец Рампини узнаёт об этой девочке, тем более трудной представляется ему задача.
Вчера он говорил со многими репортерами, собравшимися перед домом. Пытался выяснить: может быть, мать ребенка заключила с кем-нибудь договор о написании книги или пообещала кому-то материал для эксклюзивного телерепортажа. Настоящие пророки, как правило, не извлекают из своих пророчеств никакой выгоды: ни денег, ни почитания, ни комфорта. Поэтому, если бы отцу Рампини удалось заметить в истории Веры Уайт хотя бы намек на преследование эгоистических интересов, уже после обеда он катил бы домой по массачусетской платной дороге.
Хорошо. Допустим, Вера не пытается извлечь выгоду из своего визионерства. Но это еще ничего не доказывает. Ведь из-под земли не забил целебный источник, как в Лурде на месте видения Богоматери Бернадетте Субиру. Не обретен нерукотворный образ Девы Марии, подобный тому, который запечатлелся на плаще блаженного Хуана Диего четыреста лет назад и до сих пор хранится в Мехико.
Эти свои соображения отец Рампини высказал отцу Макреди, который, едва удосужившись оторваться от написания своей проповеди, – какое нахальство! – сказал:
– Вы забываете о том, что она исцеляет людей.
Сегодня утром священнослужители вдвоем направились в медицинский центр. На протяжении нескольких часов, пока местный пастырь ободрял своих больных прихожан, его семинарский коллега изучал медицинские документы Милли Эпштейн. Из всех врачебных отчетов следовало, что женщина умерла. А сейчас она, бесспорно, жива и здорова. Но где доказательства того, что именно внучка воскресила ее наложением рук?
Единственный способ все-таки вывести Веру Уайт на чистую воду – поговорить с ней лично. И сегодня отец Рампини намерен это сделать. Он наметил следующий план: во-первых, уточнить природу женского образа, который якобы является девочке – пускай она утверждает, будто видит Деву Марию, но только не Бога; во-вторых, доказать ложность видения; в-третьих, осмотреть руки ребенка и перечислить признаки, свидетельствующие о том, что стигматы стигматами не являются.
Отец Макреди вызвался сам представить отца Рампини Мэрайе Уайт, а его попросил молчать. Тот из профессиональной вежливости согласился.
– Подождите здесь, – говорит женщина. – Я приведу Веру.
Макреди, извинившись, заходит в туалет – он съедает по утрам столько колбасы, что можно лошадь убить, а не только вывести из строя кишечник. Оставшись один, Рампини осматривается. Старый фермерский дом в удивительно хорошем состоянии: оголенные потолочные балки тщательно ошкурены, полы натерты до блеска, белая мебель блестит, на стенах свежие флоковые обои. Интерьер можно было бы принять за картинку из журнала, если бы не очевидные признаки того, что здесь живут люди: между бананами, лежащими в красивой вазочке, воткнута кукла Барби, на шишечку, венчающую столбик лестничных перил, надета детская рукавичка. Никакой религиозной атрибутики отец Рампини не видит: ни крестиков, сплетенных перед Вербным воскресеньем и просунутых за раму зеркала, ни свечей на столу в столовой, которые зажигают в Шаббат.
Услышав на лестнице шаги, отец Рампини расправляет плечи и готовится испепелить еретичку взглядом. Вера Уайт тормозит в трех футах от него и улыбается. У нее не хватает одного переднего зуба.
– Здрасте, – произносит она. – Вы отец Рампенис?
Ее мать багровеет:
– Вера!
– Рампини, – поправляет он. – Отец Рампини.
Появившийся в дверном проеме Макреди смеется:
– Наверное, тебе лучше называть его просто «отец».
– Хорошо.
Вера берет Рампини за руку и тащит его вверх по ступенькам. Он сразу же мысленно отмечает две вещи: ее ладони заклеены пластырем, а глаза обладают магнетической притягательностью. Встретившись с ней взглядом, отец Рампини вдруг вспоминает, как впервые увидел снег на родительской ферме в Айове и все никак не мог насмотреться на ослепительно-чистое белое поле.
