– Оставьте эту ерунду для зала суда, – говорит Иэн. – Я знаю, чего вы хотите.
– И чего же?
– Доказательств того, что Вера Уайт – простая марионетка, а ее мать – кукловод.
– И у вас, конечно, – улыбается Мец, – эти доказательства есть?
– Если бы у меня их не было, тогда зачем вы ко мне обратились?
– Не знаю, – подумав, отвечает адвокат. – Судя по вашему рейтингу, вы, пожалуй, сумели бы убедить судью даже в том, что солнце завтра не встанет.
– Видимо, вы и правда мой поклонник, – смеется Иэн.
– Почему бы вам просто не сказать мне, что у вас есть?
– Отснятый скрытой камерой вполне приличный видеоматериал, где Мэрайя Уайт натаскивает девочку, как выступать перед толпой. Признание женщины, чей ребенок якобы излечился от СПИДа, в том, что Мэрайя заплатила ей три тысячи долларов за выступление на национальном телевидении. Письменное заключение двух экспертов по поводу того, как Милли Эпштейн вернулась к жизни. Там что-то связано с электрическим током.
– А руки?
– Вы про так называемые стигматы? Это оптический обман.
– Оптический обман?
– Да бросьте! Вы же видели, как в цирке фокусники глотают огонь и пропускают предметы сквозь кулак.
– Но как ей удалось одурачить стольких врачей?
– Над этим я сейчас работаю. Предполагаю, что их не дурачили. Когда дело доходило до медицинского осмотра, Вера действительно в себя чем-то тыкала.
– Зачем? – спрашивает Мец недоверчиво.
– Удивительно слышать от вас такой вопрос. – Иэн откидывается на спинку стула. – Для привлечения внимания, разумеется.
Адвокат прищуривается:
– А позвольте спросить, почему эти материалы до сих пор не появились в эфире?
– Потому что я планирую начать кое с чего покрупнее. И даже не спрашивайте: это не продается. – Иэн складывает пальцы домиком. – Насколько я себе представляю, ваше разбирательство поможет мне как следует разогреть аудиторию перед грандиозным финалом. За ту сумму, которую я озвучил, вы получите видеоматериалы и письменные свидетельства, а также возможность прикрыться моей репутацией и мое присутствие на сцене. Но это, черт возьми, все!
– Я вас понял, – медленно кивает Мец.
– Еще вы должны понять, что я занятой человек. Я согласен выступить в суде с той информацией, которую сейчас вам озвучил, и готов обсудить с вами мои показания, но мы сделаем это здесь и сейчас.
– Исключено. Я не готов. Мне надо…
– Со мной работы будет в два раза меньше, чем с обычным свидетелем. Я уже знаю, как действовать. Вам остается только набросать, какие факты и в каком порядке вы хотите услышать.
На несколько секунд воцаряется тишина. Двоим мужчинам, каждый из которых исполнен сознания собственной значительности, тесно в маленькой комнатке.
– Еще одна репетиция перед судом, – говорит Мец.
– А вы умеете торговаться, сэр, – улыбается Иэн.
Приоткрыв дверь, Мэрайя видит на пороге Кензи ван дер Ховен, которая спрашивает:
– Вера выйдет поиграть?
Мэрайя смеется, хотя планировала держаться серьезно:
– Сегодня холодновато. Может, пообщаетесь в доме?
Заранее оговоренный визит назначенного судом опекуна позволяет ей вздохнуть спокойно. Целый день она огрызалась на Веру из-за того, что та все время путалась под ногами. Оно и понятно, если им обеим приходится сидеть взаперти.
Вера влетает в комнату на роликах. При виде черных следов, которые появляются на плитке, Мэрайя прикусывает язык, чтобы в двадцатый раз на дню не рявкнуть на ребенка – тем более в присутствии опекуна. Она просто ловит Верин взгляд, вздергивает бровь, а потом с раздражением смотрит на пол.
– Упс! – восклицает Вера и, шлепнувшись на попу, расстегивает на роликах липучки. – Кензи, вы ко мне пришли?
– Ага. Хочешь поиграть?
– Еще как!
– Если понадоблюсь, – улыбается Мэрайя, – я на кухне, готовлю обед.
Провожая ее взглядом, Кензи чувствует у себя в руке маленькие пальчики.
– Идемте, я покажу вам свою комнату, – говорит Вера. – Она классная!
– Правда? А какого она цвета?
– Желтого.
Они вместе поднимаются по лестнице и входят в комнату с солнечными стенами и белой кроватью под балдахином. Вера заскакивает на постель и несколько раз подпрыгивает, встряхивая распущенными волосами. Потом приземляется на пятую точку, спрыгивает на ковер и начинает экскурсию:
– Вот мои наборы лего. А вот набор для рисования, который Санта подарил мне в прошлом году. А вот такая я была через два часа после того, как родилась.
Кензи добросовестно изучает фотографию крошечного младенца с помидорно-красным личиком.
– Ты много времени проводишь в своей комнате?
– Когда как. Мама возражает против телевизора в моей комнате, поэтому мультики я смотрю внизу. Иногда мне хочется порисовать в кухне на столе, и тогда я с набором для рисования иду туда. Или рисую на полу в гостиной. А раньше я занималась балетом.
Вера поднимает руки над головой и медленно кружится.
– А теперь не занимаешься? – спрашивает Кензи, наблюдая за ее движениями. – Почему?
Девочка садится на пол и, теребя петельку на ковре, пожимает плечами:
– Из-за разных вещей. Мама плохо себя чувствовала.
– А потом?
– Потом пришла Бог.
Кензи внутренне холодеет:
– Ясно. А это было хорошо?
Вера ложится на спину и, потянув коврик за края, заворачивается в него:
– Глядите, я в коконе.
– Расскажи о Боге, – просит Кензи.
Действительно превратив себя в подобие куколки, Вера подкатывается поближе. Видно только ее лицо.
– С Ней мне хорошо, тепло. Как будто я села на кучу одежды, которая только что из сушилки. Но я не люблю, когда Она делает мне больно.
Кензи наклоняется к девочке:
– Она делает тебе больно?
– Она говорит, так надо. Я знаю, что Ей самой этого не хочется. Потом она всегда говорит: «Мне жаль».
Кензи смотрит на залепленные пластырем ручки девочки. Ей, опекуну по назначению суда, всякое пришлось повидать. В том числе много очень неприятного.
– Бог приходит разговаривать с тобой, когда в комнате темно? – спрашивает она, и Вера кивает. – Ты к ней прикасаешься? Видишь ее лицо?
– Иногда. А иногда просто знаю, что Она тут.
– Потому что тебе больно?
– Нет. Потому что пахнет апельсинами.
