– Хорошего мало, – ворчит Милли, изучая меню. – Откуда нам знать, какое масло у них во фритюрнице: рапсовое или еще какое?
Лучшей вступительной фразы было просто не придумать. Кензи подается вперед, опершись локтями о видавший виды столик:
– Вы сейчас очень внимательно относитесь к тому, что едите?
Милли поднимает глаза:
– С чего бы? Даже если я опять отдам концы, мне даже «скорую» вызывать не придется. Позову Веру, и все. – Видя, как у собеседницы отвисла челюсть, Милли улыбается. – Шутка. Конечно, я проявляю осторожность. Но я и до сердечного приступа это делала: правильно питалась, принимала лекарства строго по часам. Позвольте вас спросить: вы уже заглядывали в мою медицинскую карту?
– Да.
– Вы верите, что я воскресла?
Кензи краснеет:
– Я не уверена, что слово «воскрешение» здесь вполне уместно…
– Если не это, тогда какое? «Чудо»?
– Я скорее склонна предполагать какую-то чрезвычайно редкую реакцию нервной системы на стресс.
– Ага, – бормочет Милли. – Миз ван дер Ховен, вы верите в Бога?
– Сейчас речь не об этом. И мне кажется, миссис Эпштейн, задавать вопросы – это моя работа.
Милли невозмутимо продолжает:
– Меня это тоже немножко нервирует. Я не из тех, кто через каждое слово возносит хвалу Иисусу. Наверное, я не была бы такой, даже если бы родилась христианкой.
– Мэм, суть этого судебного процесса в том, чтобы решить, где Вере будет лучше. При всем уважении к вам для Бога в моих мыслях места нет.
– Видите ли, – Милли прикусывает ноготь большого пальца и качает головой, – по-моему, вы не правы. Более религиозная женщина сказала бы, что место для Бога есть всегда, но я скажу по-другому. На мой взгляд, в данном случае вы не сможете выполнить вашу работу, не спросив себя, верите вы или нет. Потому что если не верите, то моя внучка будет в ваших глазах лгуньей, и это повлияет на ваше решение.
– Миссис Эпштейн, вы не опекун по назначению суда.
Милли смотрит на Кензи в упор:
– А вы не ее бабушка.
Прежде чем Кензи успевает ответить, подходит официантка.
– Как дела, Милли? – по-свойски спрашивает она у миссис Эпштейн, как это принято в городке, где все всех знают.
– Ирэн, ваши повара жарят рыбу и картошку на рапсовом масле?
– Вы что, думаете, это «Фор сизонс»? – смеется официантка. – На чем-то из холодильника миссис Пол.
Милли треплет Кензи по руке:
– Возьмите суп. Точно не отравитесь.
Но Кензи заказывает только колу.
– В нашем городе очень не хватает приличной кулинарии, – мечтательно произносит Милли. – Знаете, как долго я не ела хорошей пастромы?
– Сто лет? – предполагает Кензи, вздернув уголок рта.
– В точку! – смеется Милли и, водя пальцем по краю коробочки с сахарозаменителем, говорит: – Когда Вере было года три, я устраивала для нее чаепития. Ее привозили ко мне домой, мы доставали из шкафа скатерть и салфетки моей бабушки и надевали халаты, которые сохранились у меня с сороковых годов. Такие с розовыми перьями на обшлагах и на лацканах. Как их?
– Марабу.
– Точно. А разве это не разновидность оленей?
– Олень называется карибу, – улыбается Кензи. – Миссис Эпштейн, я ценю вашу заботу о внучке. Вы можете не сомневаться: я всего лишь пытаюсь принять решение, которое будет лучше для Веры.
– Если вы считаете, что она говорит неправду, тогда все это должно казаться вам какой-то заразной патологией. Потому что ей верит и ее мать, и толпа в пятьсот человек у нас перед домом, не говоря уже о врачах, которые видели, как мое сердце остановилось.
Помолчав несколько секунд, Кензи отвечает:
– Помните, как по радио передавали «Войну миров» – спектакль по роману Герберта Уэллса?
– Еще бы! Мы с мужем слушали и тряслись от страха, как и все.
– Вот о чем я и говорю, миссис Эпштейн. Люди слышат то, что хотят слышать, и верят в то, во что хотят верить.
Милли медленно ставит на стол стакан с водой и, не отдавая себе в этом отчета, потирает левую сторону груди:
– А вы, миз ван дер Ховен, во что хотите верить?
Кензи отвечает не колеблясь:
– В то, что решение, которое я приму, будет благоприятным для Веры. А вы, миссис Эпштейн? Во что вы хотите верить?
В то, что время можно повернуть вспять. В то, что ночные кошмары прекратятся. В то, что можно стереть Колина из жизни моей дочери.
– Я хочу верить, что Бог есть, – твердо говорит Милли. – А в существовании дьявола я, черт возьми, даже не сомневаюсь!
– Ханстед, – возглашает Мец со своего трона во главе стола переговоров, – вы с Ли займетесь подтверждением этой информации. Мне нужна копия билета в Канзас-Сити…
– Сэр? – подает голос один из помощников. – Вы имеете в виду тот Канзас-Сити, который в штате Миссури, или тот, который в Канзасе?
– Ли, где вы, черт подери, были весь этот час?! – спрашивает Мец. – Ханстед, напомните вашему коллеге, страдающему склерозом, о чем мы говорили, пока он витал в облаках.
– Может, стоит прощупать агентства по сдаче в аренду автомобилей? – предлагает Ханстед. – Если транспортом занимался Флетчер, то машина, наверное, была оформлена на него или на его продюсерскую компанию. Или же Мэрайя Уайт арендовала ее сама, расплатившись своей кредитной картой.
– Очень хорошо, – одобряет Мец. – Займитесь этим. И еще мне нужны списки постояльцев местных отелей. – (Двое помощников, сидящих за стеклянным столом справа от босса, тут же записывают очередную директиву в блокноты.) – Ли, я хочу знать обо всех случаях за последние десять лет, когда суд отобрал право опеки у матери и передал отцу. Меня интересуют причины. Элкленд, займитесь списком потенциальных экспертов-психиатров. Нам нужен тот, кто скажет, что если человек съехал с катушек, то это навсегда. – Мец берет яблоко, лежащее перед ним, и обводит взглядом лица своих помощников. – Как вы назовете юриста, закатанного в бетон на дне океана?
Ассистенты переглядываются. Наконец Ли поднимает руку:
– Хорошее начало?
– Отлично! Вам я и поручаю взять показания у психиатра, который освидетельствовал Колина Уайта.
– А сами вы что будете делать?
– Бухнусь, черт возьми, на коленки и стану молиться Аллаху! – смеется Мец.
Пока его подчиненные, снабженные директивами, расходятся, он записывает что-то в блокноте, потом нажимает на кнопку связи с секретарем:
– Дженни, меня не беспокоить.
Обычно он говорил: «Меня не беспокоить, если только Бог не позвонит». Юмор заключался в том, что многие сотрудники фирмы такой возможности не исключали. Взяв дело Уайтов, Мец перестал так шутить.
