Я вспоминаю, как Иэн снимал мамино кардиологическое обследование. Даже когда границы, казалось бы, определены, возможны неожиданности… Из раздумий меня выводит внезапное перегорание пробок.
– Ах, черт! Сеть перегружена, – говорит оператор.
Еще десять минут уходит на починку предохранителя. Вера уже хнычет. Оператор поворачивается к продюсеру:
– Показывать непрерывное время съемки или время дня?
Потом звукорежиссер взмахивает перед Вериным лицом белой карточкой.
– Дайте звук! – командует оператор. – Можем начинать.
Продюсер поворачивается к Петре:
– Вы готовы?
Съемка начинается. Я сажусь на пол и помогаю Вере раскладывать фигурки на войлочной наборной доске. Следуя инструкциям Джоан, я не смотрю ни на Петру, ни в объектив. Просто играю с дочерью, как обычно. Стараюсь отвлекать ее от горящего красного огонька камеры, который, по-видимому, так и притягивает к себе ее взгляд.
– Я есть хочу! – заявляет Вера, и я понимаю, что действительно пришло время ланча.
– Тогда идем на кухню, – отвечаю я.
Вообще-то, это не так просто. Формально съемка пока еще не продлилась и тридцати минут, но на кухне, согласно нашей договоренности, снимать нельзя. Я предлагаю сделать перерыв и продолжить, когда ребенок поест. Петру любезно приглашаю пройти с нами.
– У вас красивый дом, миссис Уайт, – произносит она, по сути впервые с момента своего прихода обратившись лично ко мне.
– Спасибо.
Я достаю из холодильника арахисовое масло и желе. Вера любит сама готовить себе сэндвичи.
– Понимаю, как нелегко вам приходится, – говорит Петра и, увидев, как я изменилась в лице, улыбается. – Хотите меня обыскать, чтобы убедиться, что на мне нет микрофона?
– Нет, конечно, – отвечаю я, помня последнее напутствие Джоан: «Сохраняйте спокойствие».
Я должна тщательно выбирать слова, поскольку в закадровом тексте, который напишет Петра, наверняка так или иначе отразится то, что я сейчас скажу.
– Нам действительно нелегко, – соглашаюсь я. – Как вы, вероятно, заметили, Вера – просто маленькая девочка и никем другим она не стремится быть, что бы о ней ни думали все эти люди за нашими окнами.
За спиной Петры Вера поднимает ладошку: вокруг пластыря намазан джем, как будто отверстие снова кровоточит. Она помахивает рукой, притворяясь, что безмолвно корчится от боли. Мама, поймав мой взгляд, подбегает к Вере, стирает джем бумажным полотенцем и строго грозит ей пальцем. Я, снова сфокусировавшись на Петре, широко улыбаюсь:
– Так о чем я говорила?
– О том, что ваша дочь – обыкновенная маленькая девочка. Однако, миссис Уайт, с вами многие не согласятся.
– Другие люди вольны думать что хотят, – пожимаю я плечами. – Я не вправе им указывать, но и разделять их мнение не обязана. Прежде всего Вера – мой ребенок. А все остальное нас не касается.
Я делаю паузу, очень довольная собой. К этому моему высказыванию даже Джоан не придралась бы. Мне даже стало немножко жаль, что камера не включена.
– Перекусите с нами, миз Саганофф? – предлагаю я, доставая из холодильника пучок салата.
– Если это вас не стеснит.
Даже через несколько лет я не смогу сказать, что заставило меня произнести следующую фразу. Она просто вырвалась, как отрыжка, и я сама была ошарашена не меньше моей собеседницы.
– Ну что вы, какое стеснение?! – шучу я. – У нас сегодня только хлебы и рыбы.
На протяжении одной ужасающей секунды Петра Саганофф смотрит на меня так, словно я отрастила себе вторую голову, а потом, расхохотавшись, подходит к столешнице и спрашивает, не нужна ли помощь.
24 ноября 1999 года
В среду выходит анонс очередного выпуска передачи «Голливуд сегодня вечером!» с подзаголовком «Дома у ангела»: зрителям обещают возможность увидеть жизнь Веры Уайт изнутри. К своему удивлению, я начинаю волноваться. Ведь неизвестно, в конце концов, что Петра Саганофф про нас наговорит. А это услышат миллионы людей!
В шесть часов мы обедаем. В половине седьмого я ставлю в микроволновку попкорн. Без двадцати семь мы с мамой и Верой уже сидим на диване и ждем, когда Питер Дженнингс закончит выпуск новостей и начнется шоу «Голливуд сегодня вечером!».
– Ой! – Мама ударяет себя по груди. – Я забыла дома очки!
– Какие?
– Мои. Те, без которых я мало что увижу.
Я вопросительно приподнимаю бровь:
– Они же вроде бы были на тебе сегодня после обеда? Может, на кухне поискать?
– Да нет, ты ошибаешься, я их сегодня не надевала. Я точно помню, как оставила их на кухонной столешнице у себя дома. – Она поворачивается ко мне. – Мэрайя, ты же знаешь, я боюсь водить машину в темноте. Привези их мне.
– Прямо сейчас? – переспрашиваю я, не веря собственным ушам. – Я не могу сейчас уехать, ведь передача вот-вот начнется!
– Ну пожалуйста! До моего дома пять минут езды, а то и меньше. Новости еще не закончились. Ты успеешь вернуться. А если даже не успеешь, то включишь телевизор у меня и посмотришь там.
– Почему бы тебе просто не придвинуть стул поближе к экрану?
– Потому что это для глаз вредно, – встревает Вера. – Ты сама мне так всегда говоришь.
Я обиженно поджимаю губы:
– Поверить не могу, что ты меня заставляешь сейчас куда-то ехать.
– Если бы ты со мной не пререкалась, то уже вернулась бы.
Вскинув руки – дескать, сдаюсь, – я хватаю сумочку, выхожу из дому, сажусь в машину и так быстро выезжаю на шоссе, что журналисты не успевают увязаться за мной следом.
Быстро промчавшись по улицам Нью-Ханаана, я подъезжаю к маминому дому. Оказывается, она не просто оставила очки на кухне, но и свет там не выключила. Отперев дверь, я сразу же вижу Иэна.
– Что… что ты здесь делаешь?
Он, улыбаясь, берет меня за руки:
– Одна маленькая птичка дала мне ключи.
Я качаю головой:
– Эта птичка вот такого роста, ей за пятьдесят, и она блондинка со стрижкой боб? Уму непостижимо!
Иэн обнимает меня за талию:
– Мэрайя, ей захотелось сыграть фею-крестную. Не порти ее затею.
Я прохожу по дому, задергивая все шторы. Запираю дверь, предварительно выглянув в окно и убедившись, что никакая машина меня не поджидает.
– Но мне нужно домой, ведь скоро начнется…
– В соседней комнате включен телевизор. Твоя мама вчера зашла ко мне в автодом и спросила, не хочу ли я посмотреть передачу вместе с тобой. Видимо, решила, что тебе понадобится моральная поддержка.
– Она могла бы и сама мне ее оказать, – возражаю я.
