Он пошевелил усами и рассмеялся как Вуди Вудпекер, выпучив глаза.
– Думаю, вы с этим справитесь, – предположила я.
Я закрепила весло на планшире и забралась в лодку. Мне вспомнилось, что говорила Анна об эмоциональной вовлеченности: «у них это было», – подумала я, и они ненавидят друг друга; должно быть, ненависть поглощает почти так же, как любовь. Парочка в деревянном домике на барометре, закрепленном в нише на крыльце Поля, мой идеал; только они приклеены, приговорены к тому, чтобы покачиваться туда-сюда, в солнце и дождь, им никуда не деться. Когда он снова увидел ее, не было ни покаяний, ни многословных примирений, ни прощений – для них все это осталось в прошлом. Они не станут вспоминать об этом, они достигли равновесия, в чем-то похожего на мир. Наши мама с папой на пильных козлах позади хижины, мама держится за дерево, белую березу, папа пилит, солнце сквозь ветви освещает их волосы, благодать.
Лодка качнулась.
– Эй, – произнес он, – а куда ты?
– Да…
Я повела рукой в сторону озера.
– Не нужен гребец на корме? – спросил он. – Я хоть куда, у меня теперь такая сноровка.
Он бахвалился, как будто нуждался в компании, но я не хотела брать его с собой – пришлось бы объяснять, что я делаю, и он не смог бы мне помочь.
– Нет, – отказалась я, – но все равно спасибо.
Я опустилась на колени, наклонив лодку набок.
– Ладно, – сказал он, – до встречи, еще не вечер.
Он поднялся и неспешно пошел в сторону хижины, его полосатая футболка просвечивала между стволами деревьев, удаляясь от меня, пока я скользила из бухты в открытые воды.
Глава семнадцатая
Я двигалась к утесу. Утреннее солнце поднималось отлого, свет был не желтым, а ясно-белым. В небе летел самолет, так высоко, что я едва слышала его, он будто сшивал города своим дымным следом; крестик в небе, не святое распятие. Силуэт цапли, пролетевшей над нами, когда мы рыбачили в первый вечер, вытянув лапы и шею, раскинув крылья, серо-синий крест, и другая цапля (а может, та же?), изувеченная и висевшая на дереве. Умерла ли она по своей воле, добровольно, по своей ли воле умер Христос? Все, что страдает и умирает вместо нас, это Христос; если бы не убивали птиц и рыб, то убили бы нас. Животные умирают, чтобы мы могли жить, они замещают людей; когда осенью охотники убивают оленя, это тоже Христос. И мы их едим, в консервах и приготовленных любым другим способом; мы едоки смерти, мертвая Христоплоть воскресает в нас, давая нам жизнь. Мясные консервы, консервированный Иисус, даже растения – это тот же Христос. Но почитать их мы отказываемся; тело выражает почитание кровью и мышцами, но только не серая масса у нас в голове, она этого не желает, мозг алчный, он потребляет без благодарности.
Я достигла утеса – «американцев» там не было. Двигаясь вдоль него, прикинула, где лучше нырнуть: утес смотрел на восток, его освещало солнце, это было правильное время; я решила начать с левой стороны. Нырять одной было опасно, требовался второй человек. Но я подумала, что помню, как это делается: мы брали лодки или мастерили плоты из отбившихся бревен и досок, часто у них рвались веревки, и их уносило весной, когда шел лед; бывало, потом они нам снова попадались, свободно дрейфующие, как отколовшиеся куски ледника.
Я вставила весло в уключину и сняла толстовку. Я решила нырять в нескольких футах от склона утеса, а потом подплыть к нему: иначе существовала опасность удариться головой; склон казался отвесным, но под водой мог быть уступ. Я опустилась на колени на кормовое сиденье, затем поставила ноги на планширы и медленно поднялась. Согнув колени, распрямилась, и лодка качнулась, как трамплин. В воде возник мой силуэт, не отражение, а тень, искривленная и размытая, с лучами вокруг головы.
Мой позвоночник взвыл, я бухнулась в воду и заработала ногами, устремляясь вниз, сквозь озерные слои, от серого к темно-серому, от прохладного к холодному. Я выгнулась вбок, и надо мной замаячил склон, серо-буро-розовый; я поплыла вдоль него, касаясь почвы пальцами, точно улитка, ползущая по осклизлой поверхности, почти ничего не видя. Когда мои легкие стало жечь, я изогнулась и всплыла, выпуская пузыри, подобно лягушке, в направлении лодки, висевшей между водой и воздухом, – связующее звено и спасательный плот. Волосы облепили лицо. Я накренила лодку и мешком перевалилась через борт; я ничего не увидела. Руки, болевшие с прошлого дня, ныли еще сильнее, все тело гудело – оно помнило движения, но отвыкло от них – это было все равно что учиться ходить после долгой болезни.
Я немного подождала, затем продвинула лодку чуть дальше и снова нырнула, напряженно вглядываясь, ожидая увидеть что угодно: отпечаток руки или животное, тело ящерицы с рогами, хвостом и вперед смотрящей головой, птицу или лодку с палочками-гребцами; или что-то маленькое и абстрактное – круг, луну; или длинную искаженную фигуру человека, похожую на детский угловатый рисунок. Воздух кончился, я всплыла на поверхность. Тоже ничего. Значит, это где-то дальше или глубже; я не сомневалась, что это где-то здесь, он бы не стал так методично отмечать и надписывать цифрами карту без причины, это было бы нелогично, а он всегда следовал собственным правилам, аксиомам.
Нырнув снова, я решила, что увидела это – какое-то пятно, тень, перед самым всплытием. Когда я лежала в лодке, тяжело дыша, у меня кружилась голова, и зрение туманилось, требовалось подождать хотя бы полчаса; но я ликовала, рисунок был там, я вот-вот могла найти его. Очертя голову я оттолкнулась и нырнула.
Бледно-зеленая тьма, все темнее и темнее, слой за слоем, глубже, чем прежде, морское дно; вода как будто уплотнилась, в ней мельтешили точки света, красные и синие, желтые и белые, и я поняла, что это рыбки, обитатели глубин, фосфоресцентные вспышки на плавниках, неоновые зубы. Впечатление было чудесное, я радовалась, что нырнула на такую глубину и смотрела на рыб, напоминавших узоры на сетчатке закрытых глаз, мои руки и ноги казались невесомыми, я плыла по течению, почти забыв, зачем я здесь.
И тут я увидела это, только это оказался не рисунок, причем даже не на скале, а подо мной. Оно поднималось ко мне с глубочайшего уровня, где не было ничего живого – темный овал с колыхавшимися конечностями. Очертания были размыты, но я увидела его глаза, они были открыты, в них было что-то, о чем я знала, что-то мертвое, смерть.
Я развернулась, страх вырвался у меня изо рта серебристыми пузырями, паника сжала мне горло, сдерживаемый крик душил меня. Высоко надо мной в солнечном ореоле была зеленая лодка – путеводная звезда, безопасность.
Но лодка была не одна, их было две – она разделилась надвое или у меня двоилось в глазах. Я выпростала руку из-под воды, ухватилась за планшир и вынырнула; из носа полилась вода, я жадно глотала воздух, живот и легкие сжимались, а волосы облепили меня точно водоросли, озеро несло ужас, оно источало смерть, и она коснулась меня.
В другой лодке был Джо.
– Он мне сказал, ты поплыла в эту сторону.
