Поэтому, когда она встретила Эмилию Ивановну, внутри бабушки что-то дрогнуло. Стоило учительнице русского упомянуть странное письмо, бабушка сразу почувствовала – это наше приглашение.
И она была права.
Поэтому мы уехали в Германию и стали там жить.
Сначала нас отправили в деревню Мееране, потом в Дрезден, Унна-Массен и Шверте. Короче, мы скитались по Германии, как как наши предки по пустыне.
По прибытии в Шверте нас как обычно поселили в общежитии. Командора общежития звали фрау Шаф, что переводится как «овца». Она определяла, кому где жить. Она была очень милая женщина. Её коллегу по работе в ратхаусе звали фрау Каналья. Это никак не переводится, во всяком случае, с немецкого. Фрау Каналья занималась выплатой нам государственных денег. Поскольку у эмигрантов своих денег быть не может, им платили государственные. Это называлось «социал».
Если у нас были проблемы с жильём, мы шли к фрау Шаф, а если с деньгами – к фрау Каналье.
Общежитие стояло на краю города у поля, засеянного кукурузой. Честно говоря, мы как будто снова оказались в Рышканах. Кроме евреев, здесь селили немцев из Казахстана. На каждом этаже жило по целой деревне казахстанских немцев, каждая со своими отдельными старостами и начальниками колхоза. Те из них, которые действительно были немцами, селили у себя своих односельчан нелегально.
На нашем этаже тоже жила деревня немцев. Они постоянно мылись, поэтому я никогда не мог попасть в ванную комнату и утратил привычку чистить зубы по утрам. Но я не считаю из-за этого, что они плохие. Я хорошо отношусь к казахстанским немцам.
Евреев в общежитии было не очень много и все пожилые, кроме меня. Я не знаю, как они должны были воссоздавать еврейскую диаспору. Ведь способность к деторождению они, скорее всего, уже утратили, и сами тоже должны были скоро умереть от старости!
Кроме того, мужчин здесь было раз, два и обчёлся. В основном пожилые тётки. Кроме меня в общежитии жил только один еврейский мужчина – Семён. Он был старожилом, и ходили слухи, что он шпионит в общежитии по заданию фрау Канальи.
Дело в том, что эмигрантом не разрешалось иметь в комнате ничего лишнего. Если у тебя есть, например, микроволновка, то зачем платить тебе «социал»? Продай микроволновку сначала.
Естественно, что у казахстанских начальников колхоза всё это было – и микроволновка, и телевизор, и, прости Господи, плэйстейшн. Их надо было вывести на чистую воду. Этим Семён, по слухам, и занимался.
Однажды он постучал и в мою комнату.
– Добрый вечер. Вы не могли бы одолжить мне стакан соли?
– Мог бы. А зачем вам соль? – спросил я.
– Я делаю такой, знаете ли…м-м-м… луковый суп. На основе, знаете ли, лука…
Говоря это он пристально оглядел мою комнату, но не обнаружил в ней ничего запретного, кроме бабушкиной печатной машинки, которую я привез из Рышкан. Я дал ему соль. Он понюхал её и сказал с некоторым сожалением:
– Вы знаете, что настоящая фамилия Ахматовой была Горенко?
После этого он, не дожидаясь ответа, закрыл дверь и больше не приходил. Вот скажите, разве мог такой мужчина воссоздать в Германии еврейскую диаспору?
Поэтому я понимал, что единственная надежда – на меня. Только я не мог справиться с этим в одиночку. Чтобы родить еврея, я должен был зачать ребёнка тоже от еврейки, потому что у нас национальность считается по матери, а вокруг были одни казахстанские немки. Кстати, мной они не интересовались. Через несколько лет, когда я совсем повзрослел, эта проблема начала сильно нервировать меня и мой, так сказать, гормональный фон. Казахстанские немки старались выходить замуж за коренных жителей. А коренные немки тоже не интересовались отношениями с нищими обитателями эмигрантских коммуналок.
Когда я стал жить отдельно от матери, я полностью опустился от одиночества и безысходности. Немцы отправили меня подметать школу, чтобы я хоть как-то приносил пользу обществу. Вся социальная помощь у меня без остатка уходила на выплату долга за компьютер, который я купил в рассрочку, чтобы вечерами сидеть на литературных сайтах. Питался я почти полностью кофе с сахаром. Честно говоря, жизнь была совершенно невыносимой и, что ещё хуже, бессмысленной. Поэтому, познакомившись по Интернету с девушкой из Москвы, я буквально в один день всё бросил, уехал с одной сумкой в Россию и стал молдавским гастарбайтером. Как говорится, от судьбы не уйдёшь.
Изя
– Отец Фридриха был нацистским прихвостнем, – улыбаясь, заявил слабоумный Сеня во дворе. – Есть фотографии.
Сеня всегда чему-то улыбался.
Наиболее деятельная часть населения еврейской общаги в Дрездене, на Эммерих-Амброз-Уфер, собиралась вечером во дворе и резалась в дурака: Сеня, две бабушки и всеобщие дети. Меня не взяли в компанию всеобщих детей, поэтому я сидел с Сеней. Для всеобщих детей я был со своими 16-ю староват.
Сначала их это не смутило. Мы немного потусили. Обсуждались, в основном, секс и сигареты.
– Мы с Мишей пока не курим, – сказала Лина, бойкая девочка из Одессы. Она мне сразу понравилась. – Но планируем. Пока готовимся: жуём никотиновые жвачки. Еще пару месяцев и начнём курить.
Приперлась знойная Зойка, старшеклассница, водившая компанию с немцами.
– Я со всеми попробовала, лучше всех – Лукас. У него не воняет, – сообщила знойная Зойка.
Десятилетний Миша густо покраснел.
– А у нас новый жилец – Евгений. Он из Молдавии, – представили меня. – Сделай ему.
Знойная Зойка оглядела мои брюки в области промежности.
– Ну я могу.
– А я не хочу, – почему-то сказал я.
– Бист ду импотент?
– Нет, но мне нравится другая девочка.
– Выкуси накося! – закричала бойкая девочка Лина. – Ты не в его вкусе!
Знойная Зойка была шокирована.
Десятилетний Миша тоже проявил твердость духа.
– Мы с Линой сначала попробуем курить. Для секса мы еще молоды.
– Сначала никотиновые жвачки. – повторила Лина.
Лине было 12 лет. Но в ней была витальность. Я написал для неё стихотворение и утром застенчиво занёс к ним в комнату вместе с букетом роз. Дверь мне открыла её сестра – огромная дородная тётя Оля. У нее как раз был день рождения.
– Ой, это мне…
– Нет, не вам. Это Лине. И вот эта записочка тоже.
– Но гебурцтаг у меня!
– Извините, я не знал.
Записку передали.
– Евгений – педофил, – заявила Лина на сходке всеобщих детей.
Больше со мной не водились. Поэтому я сидел со слабоумным Сеней во дворе и слушал его бредни про нашего завхоза, Фридриха. Фридрих жил в трёхкомнатных апартаментах первого этажа. Он следил за порядком, вкручивал лампочки и чинил всё, что ломалось. Но ничего не ломалось.
