Я помню, как, совершенно счастливый, ушёл домой спать. Больше в своей жизни я никогда не побеждал хоть сколько-нибудь сильных шахматистов.
На этом неделя эскапизма неожиданно и навсегда закончилась. Тем же утром соседи попросили меня пойти с ними к местному бесплатному врачу в качестве переводчика. Мы отправились вчетвером: жена, муж, их дочь и я. Врач был прикреплён к лагерю, к нему тянулись очереди, он сильно уставал – из кабинета всё время доносился его громкий раздражённый голос на грани крика. Мы ждали за дверью. Я держался отстранённо, из-за чего внутренне стыдился, так как понимал, что пожилым людям нужно моё сострадательное тепло, – но я ничего не мог поделать, они вызывали у меня страх. Ниночка вела себя смирно и, будучи уязвлена равнодушием, не претендовала больше на моё внимание. Наконец подошёл наш черёд.
Суть была в том, что отец семейства нуждался в таблетках от сердца. Таблетки ему ранее уже выписывались, но он их не принимал, а лечился чем-то другим – так, как ему было привычно. Врач объяснял, не скрывая злости, что одесский метод лечения в корне неверен и приведёт к инфаркту, и настаивал на своих предписаниях. Я переводил. По завершении консультации я сказал врачу:
– Не переживайте, я их вразумлю.
– Простите меня, – попросил врач.
– Ничего, я вижу – работа у вас нервная. Они вас не понимают.
– Спасибо за то, что вы делаете, – сказал он.
– Не за что, не стоит благодарности.
На это «не за что» он прореагировал странно – отвёл взгляд и процедил:
– Я понимаю, это вам самому нужно.
Уже выйдя за дверь, я догадался, что он решил, будто бы я беру со стариков деньги за перевод.
В шахматный барак я больше не вернулся, а вскоре нас перевели в город Шверте.
Социаламт
В 2001 году в Германии я погрузился в страшную депрессию. У меня не было никакого круга общения, я висел между двумя точками сна, как мёртвая муха на паутинке. Я перестал мыть посуду и складировал её на кухне, пока не осталась одна тарелка. На столе у меня стоял пакет с сахаром для кофе, и сахар уходил быстрее песка в песочных часах. Тогда я решил завести кошку.
Помню, в Молдавии кошки и собаки водились просто под окном. Высунулся, схватил и готово. Но в Дортмунде не было никаких бродячих животных. Я не знал, где взять кошку. Так что я дал объявление в газету.
«Возьму к себе жить котёнка. Лучше женского пола.
Обращаться по номеру такому-то».
На следующий день мой телефон впервые за год зазвонил.
– Добрый день, герр Никитин. Меня зовут Марта Херцфельд. Я по поводу объявления.
– Да?
– Зачем вам котёнок?
– Что вы имеете в виду?
– Я звоню из общества защиты животных. Хочу выяснить, что вы собираетесь делать с котёнком.
– Ничего. Я буду его кормить.
– Тестировать новые кошачьи корма?
– Да нет, ничего подобного! Я частное лицо.
– Все так говорят. Кстати, почему котёнок?
– Чтобы наблюдать, как он растёт, играть с ним…
– Но почему именно женского пола? – с нажимом спросила Марта Херцфельд.
– Я больше люблю кошек.
– В каком смысле «любите»?
– У меня всегда были кошки. Раньше.
– И что с ними происходило?
– Да ничего, старели и умирали. Я жил в Молдавии, у нас была куча кошек.
– Вы больше не в Молдавии, герр Никитин. Вы это понимаете?
– Конечно, понимаю.
Марта Херцфельд произвела какой-то странный звук, типа «хм-хм-хм-хм-хм».
– Я всё ещё не уверена. Вы точно обещаете, что не будете ставить над котёнком никаких экспериментов?
– Мамой клянусь.
– Ну хорошо. Я дам вам телефон одной пожилой фрау, которая держит кошек.
– Спасибо.
– Она на вас посмотрит.
– Посмотрит?
– Да. Нужно разобраться, как вы находите общий язык с животными. А потом я сама приду к вам домой.
– Зачем?
– Выясню, какие у вас условия жизни.
Тут я вспомнил про посуду на кухне. Про единственную тарелку. Про пакет сахара. Про запах одинокого человека.
– Знаете, не стоит ко мне приходить.
– Ах, да? Это почему ещё?
– Я передумал заводить котёнка.
– Вот и хорошо, – бросила Марта Херцфельд. – Меньше народу, больше кислороду.
Она, конечно, не это сказала, но смысл был примерно такой же, и прозвучала фраза так же нелепо.
Я проспал ещё несколько дней, как вдруг меня вызвал на аудиенцию работник социальной службы. У него была длинная фамилия, похожая на название йогурта, типа Вим-Биль-Данн. Я пришёл в назначенное время в социаламт и отыскал нужный кабинет.
– Так-так, – пробормотал Вим-Биль-Данн, мрачно оглядывая меня. – Герр Никитин. Вы уже нашли работу?
– Нет, пока не нашёл.
– Вот как, вот как… Видите ли, до нас дошли сведения, что вы намеревались завести кота.
Кот по-немецки звучит как «катер». Да и интонация у Вим-Биль-Данна была такая, будто я втайне от государства решил приобрести катер и заняться контрабандой секс-рабынь с территории бывшего СССР через Северное море.
– Не кота. Кошку.
– Ну кошку так кошку. Вы завели её?
– Нет, не завёл.
– Вот и хорошо. Но мне придётся это проверить.
– Зачем?
– Видите ли, герр Никитин, мы платим вам социальную помощь, чтобы вам самому хватало на пропитание. Если вы заводите кошку, значит у вас появился дополнительный источник дохода. У вас появился дополнительный источник дохода?
– Нет.
Вим-Биль-Данн испытующе посмотрел на меня из-под мохнатых бровей.
– А чем вы собирались кормить кошку?
– Собственной плотью, – ответил я.
– Ага, – сказал работник социальной службы, ничуть не удивившись, и сделал себе в бумагах какую-то пометку. – Очень хорошо. Вы пока свободны. Можете идти, герр Никитин. Фидерзейн.
Я пошёл домой. По дороге у меня в голове крутилась грустная песенка:
Хотел я кошку завести,
Но нет в округе кошек.
Хотел я блошку завести,
Но нет бездомных блошек.
Что ж, стану сам я кошкою,
Обзаведуся блошкою…
Карьерный рост
– Эта работа слишком лёгкая для меня, – сказала девушка Лена группе немецких говновозов во главе с представителем социальной службы. – Я готова к более тяжёлой работе.
