– Хочешь сказать, что ты – Зевс?
– Конечно. Ты меня в фейсбуке выводишь в смешном и глупом виде, а себя – в качестве большого интеллектуала и уважаемого литератора. А ведь все твои подвиги – это мои подвиги. Если ты Геракл, то я – Зевс. И так – любой отец.
Я хотел сказать папе, что я – совсем не Геракл. Но тогда получилось бы, что он – не Зевс.
Пусть лучше будет Зевсом. А я побуду Гераклом.
* * *
– Сегодня мне очень хотелось шоколада, – сказал папа. – Увидел в магазине шоколадку, ходил вокруг неё, трогал, думал. Денег жалко было. Пошёл домой. По пути решил: раз я не могу себе это позволить, надо включить воображение. Я шёл и представлял. Вот я разворачиваю фольгу, она поскрипывает, внутри шоколад, он пахнет так весь… мммм… я зарываюсь в него носом, вбираю запах, отламываю бодро кусок, характерный звук, кладу на язык, облизываю и потом начинаю бешено жевать, весь в крови, причмокивая, так что изо рта прямо брызжет этот шоколад, всё лицо в шоколаде, всё вокруг в шоколаде… Знаешь, сработало.
– Ладно, – говорю. – А кровь откуда?
– К голове приливает, – объяснил папа.
* * *
Вчера мне нанёс визит папа и ушёл в моих ботинках. Я ничего не заметил и вечером, отправляясь на день рождения к другу, надел папины ботинки и проходил в них остаток дня. Удивлялся, что в них попадает вода.
– Я ботинки ношу один сезон, потом можно их выкидывать.
– Это так теперь обувь делают.
– Да-да.
Папа тем временем разгуливал в моих ботинках, поражаясь, что они перестали пропускать воду. Он даже придумал специальную теорию для этого, опирающуюся на вяжущие свойства пота и особую структуру молекул много раз промокавшей и высыхавшей обуви, наподобие того, как становится крепкой и жёсткой тосканская сигара («тоскана»), которую, как известно, специально вымачивают.
Вечером он посредством жены обнаружил правду и мрачно сообщил мне об этом по телефону. Мой кот за ночь привязался к папиным ботинкам и утром решил выразить к ним свою приязнь, после чего они стали его (кота) ботинками навсегда. Об этом мне пришлось уведомить папу. Из мести папа посадил в мои ботинки живущую у них игуану Пузика и напугал её так, что Пузик обосрался.
Теперь мы оба без ботинок – я и мой отец.
* * *
Папа пришёл в гости, и я дал прочитать ему своё новое стихотворение.
– Херня какая-то, – сказал папа. – Это конец. Ты кончился как поэт! Теперь ты должен стать алкоголиком. Пей.
Он помолчал.
– Всё хо-ро-шо, прекрасная маркиза, – продолжил папа, жалостливо глядя на меня. – Всё хорошо, всё хорошо… Знаешь, как у Крылова: «У сильного всегда бессильный виноват». Па-ра-па-пам…
Он слегка задумался.
– Знаешь, если у тебя нет московской прописки, то ты недочеловек. Унтерменш. И что у тебя за квартира?! Здесь повернуться негде. В таком месте живут разве что люди, которые собираются повеситься. Все твои проблемы начались, когда тебе было 6 лет! Ты выбрал маму. А надо было жить со мной. Ты допустил ошибку.
Я молча слушал.
– Моя бабушка однажды приехала ко мне в Москву. Видит, ребёнок младший восьмилетний лежит на боку. Она решила, что его надо пожалеть. И говорит: «Умирает один мужик и просит перед смертью: «Покрутите мне яйца…»« А Славик молча смотрит на мою бабушку. То есть, на свою прабабушку. Смотрит и никак не реагирует. «Он имел в виду яйца вкрутую. Понял, маленький?» – спрашивает бабушка. Славик молчит. «Не понял? Ну знаешь, у тебя внизу есть маленькая пепа…» Славик презрительно поглядел и говорит: «Вы, бабушка, имеете в виду член?» Ха-ха-ха-ха. Ну ладно, мне пора.
С этими словами он ушёл.
На кладбище
Я позвонил папе и предложил ему отправиться на кладбище. Папа был в душе.
– Я в душе, – сообщил он.
– Вот помойся и пойдём.
– Думаешь, пора? А где оно?
– Да тут, прямо за домом. Далеко ходить не надо.
Папа приехал в медцентр, где реабилитируют Агату. На нём был строгий чёрный костюм, а в руке пакет с водкой.
– Вот тебе фраза для рассказа, – сказал папа вместо приветствия. – «Он выглядел как человек, который когда-то побрился».
Папа часто подкидывает мне какие-то фразы. Я не против. Я давно хочу завести записную книжку и записывать в неё разные идеи. Но не могу найти подходящую. Жена как-то купила мне блокнот с весёлыми совятами на обложке. Мне было бы стыдно ездить с ним в общественном транспорте.
– Ты почему такой выбрала? – спросил я её.
– Ну тут же совы. А они «не то, чем кажутся». Вы ведь любите «Твин Пикс».
Алёна называет меня на «Вы», но не из уважения, а, наоборот, иронически.
Мы посадили Агату в коляску и обогнули дом. Там были ворота с надписью «Бабушкинское кладбище». Оттуда выходили люди.
– Сделайте скорбные лица, – попросил папа.
Мы все сделали скорбные лица, кроме Агаты. Она выглядела довольно бодро.
Кладбище походило на парк: огромные сосны. Или не сосны: я не наблюдателен.
– У нас в Москве полно родственников перемерло, – сказал папа. – Твой прадед был москвичом. Ты на самом деле коренной зуб. Какие-нибудь Никитины тут есть!
Мы стали искать каких-нибудь Никитиных. Но не нашли ни одного, хотя там были очень разные могилки, с фамилиями почти как у современных поэтов, например, «Луковников». А один портрет покойного поразительно напоминал юзерпик Амирама Григорова. Настроение у меня испортилось – я вспомнил, что как раз сегодня этот персонаж написал комментарий про мои стихи: мол, такие тексты, как у меня, и заставили Гитлера в 20-е годы изменить своё отношение к евреям в худшую сторону.
– Почему нет Никитиных? – недоумённо спросил папа. – Ведь должны быть хоть какие-нибудь.
– Наверное, Никитины не мрут, – предположила Алёна.
– А твоя фамилия какая? Я забыл.
– Чурбанова.
– А зять Брежнева тебе не родственник?
– Нет.
– А что он сейчас делает?
– Я не знаю, – ответила Алёна.
Папа, пригорюнившись, сел на скамейку и достал водку. – Посмотрите вокруг! – провозгласил он. – Все эти люди жили, о чём-то там переживали, мучились. У них были биографии. Им это казалось очень важным. И кому теперь всё это нужно? А они были юны, они любили женщин…
Папа выпил и продолжил:
– Я иногда смотрю на молодых людей – так мне их жаль! Так жаль…
– Почему?
– Они как я. Юноши изнемогают от своей пробуждающейся сексуальности, а те, кто должны всё это всасывать, этого не делают.
Мы с Алёной, честно говоря, в этом месте растерялись.
