– Что они не делают?
– Не всасывают всё это.
– А кто это – «они»?
– Они этого не делают по социальным причинам, – объяснил папа, игнорируя вопрос.
Он встал и подошёл к ближайшей могиле, прикрыв ладонями глаза:
– Давайте погадаем. Прочитайте, сколько жил этот человек. Вот сколько он прожил, столько и я проживу.
– 49 лет, – посчитала Алёна. – Получается, вы должны быть уже мёртвым.
– Наверное, так и есть. Самоощущение у меня именно такое, – сказал папа, окончательно расстроившись. – Пойдёмте жрать.
Мы покинули кладбище и отправились в KFC. Папа никогда не пробовал острых крылышек.
Ели молча. Агата дремала. Папа смотрел на небо.
– Ну как Погорелая? – спросил он вдруг. – Уже не такая загадочная?
Я от удивления даже не сразу понял, кого он имеет в виду.
– Эля-то? Такая же.
– Нет, ну, наверное, немного подурнела?
– Нет. Совершенно нисколько.
Папа сурово посмотрел на меня и сказал Алёне:
– Дай ему по морде.
– Не буду, – заявила Алёна.
– А вот моя жена сразу бы мне врезала за всякие разговорчики о женщинах.
– Ну вот с ней и деритесь.
На этом мы расстались, и папа поехал домой.
К медцентру мы брели в некоторой задумчивости. По дороге Агата проснулась и сказала: «оса, оса, оса и да, да, да». Смысл улавливался с трудом, но вызывал интуитивную солидарность. По возвращении я написал этот рассказ.
Чёртова кость
Мы сидели на папиной кухне. Я смотрел на объедки, собравшиеся за последнюю неделю. Самые съедобные из них папа бережно собрал на тарелочку и положил мне.
– Здесь картошечка, мясо. Я готовил. Жри! Вот еще лечó! Прекрасное лечó! Ты должен всё сожрать!
Мы с моим братом по отцу, Славиком, слушали папин монолог.
То есть с нашей точки зрения это был монолог. Но папе казалось, что он вступил с нами в необычайно живой и обоюдоострый диалог. Только наши реплики он произносил сам.
– Вот ты спросишь: «Почему папа такой грубый? Что это за слово такое «жри» по отношению к собственному сыну?» А знаешь почему? С тобой иначе нельзя.
Папа вальяжно распластался на стуле.
– Вот ты, Славик, скажешь: «Почему нельзя?» А потому нельзя, что иначе твой брат будет час смотреть на это мясо, потом начнет ме-е-едленно есть. И после каждого откусанного кусочка петь «Тридцать три коровы» или «Санта Лючию». Мы с его мамой развелись из-за того, что он медленно ел.
Я, в принципе, помнил, что папа имеет в виду. Однажды, когда мы жили в Кишиневе со всеми бабками-прабабками, мне положили на тарелку инсталляцию из жареных картофелин. С виду это напоминало картину Верещагина «Апофеоз войны», только с картофелем вместо черепов. Мне было очень плохо. Я отщипнул вилкой кусочек самого верхнего черепа, с трудом проглотил и начал петь «Тридцать три коровы», чтобы картошка лучше переварилась. При этом я размахивал вилкой и нечаянно смахнул одну картофелину под стол. Папа стал топать ногами и бить по столу. Начался небольшой рэп-баттл мамы с папой, переходящий в драку. Папа уронил маму на пол, так что головой она угодила прямо в блюдце для кормёжки котов, которых в неимоверных количествах разводил мой дядя. Больше они не дрались, но после этого вопрос развода встал очень остро.
– Я тогда понял – жениться вообще нельзя! – продолжил папа. – Вот ты – не женись.
Он указал на меня.
– Я уже женился.
– Вот и зря! В каждой женщине есть чёртова кость. В любой! Кого ни возьми. Есть такая притча… Один солдат выбирал себе жену. Пришел к местному чёрту за советом – чёрт его уважал. Тот говорит: «В нашей деревне у всех женщин есть чёртовы кости. У всех!» Тогда солдат попросил его сосчитать им кости, чтобы выбрать ту, у кого их меньше всего. Чёрт долго искал. У некоторых женщин было по сто этих костей! Наконец он указал девушку. В ней была только одна чёртова кость. «Вот эту бери. В ней только одна кость. Ма-а-аленькая! Но есть. Без чёртовой кости не бывает. Надо брать» Дальше я не помню. Кажется, они вытащили эту кость. Вот и в твоей маме она была. Вроде тихая, спокойная. Но бывает, что-то скажешь ей. А она тебя – и так, и сяк. Возражать любила! Я сразу понимал – это она, чёртова кость лезет.
– Так зачем женился? – спросил я. – Тебе домработница была нужна, а не жена. Убирает, стирает, ничего не возражает.
– Нет! Нет! В таких тоже… У меня такие были! То же самое. Лезет кость. Да и что ты такое говоришь? Думаешь твою маму просили стирать, готовить? Я привез ее из Рышкан! Из села – в Кишинёв. Ей сказали: «Ничего делать не нужно! Живи! Всё баба Иля будет делать. У нас в доме всё делает баба Иля!» Но твоя мама так не могла. Ей казалось, что надо соревноваться с бабой Илей за моё внимание! И вот они соревновались… Баба Иля наготовит всякой жратвы – мясо, борщи, торты – и заставляет меня жрать. Я всё ем. И тут твоя мама: «Я тоже супчик приготовила!
Ешь». Я ел ещё и то, что готовила твоя мама.
– Но все равно ходил голодный, – закончил Славик папину мысль.
Славик всю жизнь прожил с моим папой и глубоко его изучил.
– Точно! – закричал папа. – И всё равно ходил голодный! А перед твоим братом поставили тарелку какой-то жалкой картошки… Я её глотаю не глядя, как подножный корм…
А он кусочек съел и песенки поёт! Тут мы и развелись.
Мимо мрачно проползла игуана Пузик и спряталась за холодильник, чтобы посрать. Папа был очень доволен, что сумел выговориться. Он мечтательно уставился в какую-то точку и подытожил:
– Хорошо как. Мужское общение облагораживает. Вот мы, мужики, сидим, пиздим – и мы довольны друг другом… Более того, в этом присутствует наслаждение и даже, я бы сказал, любовь. Это правда. Я даже возбуждаюсь немного, так меня наполняет это общение. Мы, мужики, все латентные пидорá. Я давно догадался. Вот скажи, Женя…
– Что?
– Вот скажи, ты бы мог на эти темы поговорить с мамой?
– На какие темы?
– Про всеобщее латентное пидорствó.
Папа произнес это слово с ударением на последнем слоге, так что было похоже на «удальство».
– Нет.
– А со мной можешь!
– Но Женя вовсе и не собирался с кем-либо об этом говорить, – объяснил Славик папе.
– Не собирался?
– Нет, – подтвердил я.
– Ну, зато ты сегодня узнал что-то новое. С папами полезно общаться.
Я ничего не ответил. Мясо было доедено, рассказ дописан. Пора домой.
Коллекция
Вчера на работе позвонил отцу:
