– Нет, – ответил фотограф. – Но какие-то его аналоги, разумеется, были.
– И чей асфоделус запечатан в этом пузырьке?
– Яна Гуса. Его сожгли на костре в пятнадцатом веке, обвинив в ереси. Хорошая смерть. Асфоделус первой категории, большая редкость…
Фотограф взял у Лизы пузырек и осторожно поставил его обратно на полку.
– Шестьсот шестьдесят шесть из шестисот шестидесяти шести… – пробормотала девушка. – Бедный Ян Гус.
Перед сном, разворачивая на полу матрас, Лиза внезапно разговорилась. Ни с того ни с сего ей вдруг захотелось рассказать всю свою жизнь, провести хоть кого-то по заросшим чертополохом тропинкам собственной памяти. Забредать туда – все равно что идти по стеклам, но вдвоем не так страшно и не так больно. Скрикс как нельзя лучше подходил для такой прогулки. Он был слишком никакой, чтобы можно было его стыдиться, а потом упрекать себя за излишнюю откровенность.
Она ошибалась. Скрикс лежал на кровати, отвернувшись к стене, и слушал. Чем дольше он слушал, тем сильнее его знобило. Какой же все-таки шельмец этот мессир Гольденбрунер, ловкач из ловкачей! Лиза еще не кончила рассказывать, а стиснувший зубы фотограф весь уже дрожал от нетерпения, ничем его, правда, не выдавая. Скрикс не помнил, чтобы хоть раз в жизни его обуревали эмоции такой силы. Если бы в темном углу комнаты притаился сейчас фотограф, чья специализация карты экстаза, то асфоделус Скрикса был бы в районе четырехсот баллов, а это чертовски много!
Кто бы мог подумать, что эта скромная улыбчивая девушка успела так много повидать на своем коротком веку? В десять лет она похоронила мать, в тринадцать – отца, в девятнадцать – разбившуюся на мотоцикле сестру. Сама Елизавета тоже однажды побывала на границе жизни и смерти – какие-то подонки подловили ее, шестнадцатилетнюю девчонку, на озере, избили железными прутьями и бросили умирать. Нашли Лизу только через день – окровавленную, с переломанными костями, обезвоженную, но живую… Ничего, восстановилась, остались только шрамы… Любовь у нее тоже была, большая, сильная, закончившаяся преждевременными родами и полугодовым курсом реабилитации в психиатрической клинике. Ребенка, разумеется, у нее отобрали. И только в прошлом году девушке удалось наконец хоть за что-то зацепиться, поступив на первый курс Института искусств. Казалось, жизнь худо-бедно налаживается. Самое светлое воспоминание, которым Елизавета поделилась со Скриксом, многим показалось бы странным, но фотограф с удовлетворением поставил у себя в уме еще одну, последнюю галочку: Эрмитаж, Франсиско Гойя, «Портрет Антонии Сарате»…
«Итак, – мысленно резюмировал Скрикс, – девятнадцать карт… Жизнь ее настолько богата эмоциональными потрясениями, что составляется колода из девятнадцати карт! От «Рождения» до «Катарсиса»!.. И почти каждая тянет на первую категорию… Если Гольденбрунеру удалось каким-то образом их собрать, то… Господи, да этот мессир просто гений! Получив карту смерти, он пустит по ветру каждого, с кем схлестнет его судьба за игорным столом…»
Лиза уже давно спала, а фотограф все думал, и опасные, кощунственные мысли мельтешили в его голове толпою крикливых еретиков.
VIII
Утром через день на кровати фотографа снова сидел Хорс, и вид у него был болезненно-нездоровый. Бедняга явно нервничал.
– Готово? – спросил Хорс.
– Готово, – подтвердил Скрикс и протянул гостю теплый конверт, в котором лежала фотография, не успевшая еще остыть после извлечения из раскаленного до двух тысяч градусов агрегата.
– Вы меня извините, но я должен проверить… – с этими словами Хорс аккуратно надорвал конверт и, вытащив дрожащими пальцами снимок, принялся его внимательно разглядывать через особое стеклышко, которое, видимо, было дано ему Гольденбрунером.
– Да, конечно, – в ожидании вердикта Скрикс отошел к занавеске и скучающе замер со скрещенными на груди руками.
– Ого! – поднял голову Хорс, и глаза его сияли. – Я, конечно, не самый сильный специалист, господин Скрикс, но, черт возьми, это же первая категория! Первая!
– Шестьсот десять баллов, – уточнил фотограф. – Я проверял по таблице. Видите, Хорс, я вас ничуть не обманывал. Девчонке в самом деле оставалось жить меньше суток. А смерть-то какая! Просто подарок! Выпала ночью из окна, и никто этого даже не заметил, а когда заметили, оставалось лишь отскрести тело от асфальта и увезти в морг.
– Должно быть, она долго мучилась, – заметил Хорс, любуясь снимком с таким умилением, будто это была фотография его самого в грудничковом возрасте, когда он еще и представить не мог, каким станет чудовищем.
– Да уж, да уж… – согласился Скрикс.
– Вот ваши деньги, господин фотограф, можете не пересчитывать.
– Премного благодарю.
– Будете сегодня на игре?
– Всенепременно.
– Значит, там и увидимся.
Всего минуту назад Скрикс и думать не думал, что Хорс умеет так широко улыбаться.
IX
Потайный клуб открывал свои двери по пятницам, но только в последнюю пятницу месяца во всех его помещениях, начиная от парадной лестницы и заканчивая курительными комнатами, царила особая атмосфера праздника и вместе с тем было нечто, от чего одни гости таинственно переглядывались и перешептывались, другие, напротив, полностью уходили в себя, третьи травили байки и сами же над ними хихикали, а четвертые так вообще прятались неизвестно где, чтобы появиться в самый последний момент – аккурат к ударам большого гонга и поднятию занавеса.
Да, это был день игры. Скрикс вместе со своим сопровождающим явился в Клуб заранее и сразу же попросил лакея принести им плащи и маски.
– Извините, господин Скрикс, но плащи с масками выдаются только игрокам и их секундантам… – лакей вежливо поклонился.
– Я игрок, а это мой секундант.
– В таком случае пройдемте за мной.
Лакей отвел их в особую комнату, куда через пять минут прибежал толстенький губастый человечек в изумрудном костюме, представившийся распорядителем игры.
– Вы ведь фотограф, господин Скрикс.
– Совершенно верно.
– И вы собираетесь играть?
– Собираюсь.
– Тогда позвольте напомнить вам правила…
– Простите, господин Рисницкий, но правила мне хорошо известны.
– Просто фотографы так редко участвуют в игре, что я подумал…
– Ничего-ничего, – Скрикс взял лежащую на диване маску и примерил ее перед зеркалом.
– То есть вы знаете, что вам как фотографу запрещено иметь в колоде карты, сделанные вами самолично?
– Известно.
– Минимальная ставка сегодня равняется пятистам калигулам. Не сочтите за дерзость, господин Скрикс, но правила требуют, чтобы я удостоверился в наличии у вас такой суммы.
