Тогда у меня впервые мелькнула мысль о том, что временем можно управлять, что можно научиться вспарывать эту материю и перекраивать её по своему усмотрению. Гораздо, гораздо позже я узнал всю дерзость и научную основу такой мысли… А пока желание прикоснуться ко времени пересилило инстинкт самосохранения, и я потянулся вперёд. Зачерпнул в горсть мерцающей густой массы и ощутил десятки прикосновений сразу. Это было как шёлк шторы, текущей сквозь пальцы, как молодая трава, колющая ладонь. Как морщинки и червоточины на шероховатой и округлой поверхности яблока. Как крупные дождевые капли, звенящие по спине и рукам. Как снег, сжатый в ладони до плотного комочка. Как порез бумагой. Как ночная бабочка в руках. Как… как…
А потом меня выплюнуло, вытолкнуло оттуда и стремительной волной вынесло прочь из машинного коридора.
Пошатываясь, я выбрался на строительную площадку. Поблизости так никого и не было, но за сеткой, на краях котлована, на деревянных лесах и лестницах я заметил множество фигур. Включился звук: я услышал, как они все кричат мне что-то и нелепо подпрыгивают, задирая ноги.
Болела голова, и тело тоже, словно меня побили или приложили о стену. Хотя так оно и было, подумал я, вспомнив волну, вынесшую меня на поверхность.
Люди кричали мне – я уже мог разглядеть среди них рабочих, инженеров, ликвидаторов в особой золотистой униформе… Теперь они не только подпрыгивали, но и яростно сдирали с себя невидимую паутину. Я ничего не понимал, пока наконец не взглянул под ноги. Оказалось, я шагал по розовой, бледнеющей, в пузырьках и блестках массе, не вязкой и не жидкой. Это был словно плотный подкрашенный воздух. С каждым шагом масса, похожая на жвачку, подпрыгивала и опадала, как вода в луже, если со всего размаху ступить в неё резиновым сапогом.
Я заметил, что «жвачка» вздымается всё выше, как будто на неё перестаёт действовать земное притяжение. Невесомые частички оседали на кожу, на одежду и волосы, а ещё, словно слабое эхо, меня вновь касались капли дождя, острый край бумаги, колкая трава, мокрый снег…
Очнувшись, я побежал к лестнице, ведущей из котлована. Навстречу мне кидали верёвки, протягивали какие-то палки, что-то кричали, но я не мог расслышать: розовая масса забивалась в уши. Я бежал и отмахивался от неё из последних сил. Она потеряла воздушность, обрела вес и густую тяжесть, застывала с каждой секундой. Каждый шаг давался всё сложнее, я бежал, увязая в розовой грязи, а затем в розовой глине. В конце концов «жвачка» обратилась в свежий цемент, мои следы отчётливой цепочкой оставались позади…
Я запнулся о кусок арматуры и думал, что уже не сумею встать, но всё-таки ухватился за железную трубу и поднялся. Видимо, упав, здорово ушибся – даже спустя минуту тело хранило ощущение удара. Я продирался всё дальше и одновременно продолжал держать в руках железную трубу. Зачем я её тащу, с удивлением подумал я и разжал пальцы, но никакой трубы в них не оказалось, а я ведь чувствовал её тяжесть, прекрасно ощущал, какая она холодная и гладкая на ощупь…
Я был уже почти у края котлована и чётко различил впереди цепочку оставленных следов. Почему впереди? Как? Вытянул руку, чтобы схватиться за жердь спущенной мне лестницы, но зачерпнул только пустоту и с размаху упал в розовую смесь грязи и глины, в которой отпечатки подошв уже перестали быть отчётливыми и таяли на глазах. Я снова поднялся, на этот раз – гораздо легче. Снова потянулся к перекладине лестницы, но обнаружил, что нахожусь ещё так далеко от края, что не то что достать рукой – даже взглядом я различить эту лестницу не могу.
Я плохо понимал, что происходит. Люди, стоявшие по краям котлована, исчезли. Стихли крики, пропали вообще все звуки. Мне показалось, что весь мир застлала светло-алая тёплая пелена, как пенка на компоте. Розовая «жвачка» вырывалась из-под ног струйками пузырьков, взмывала вверх, а пузырьки лопались и окружали меня мерцающим бледным коконом; не только меня, но и весь котлован, весь мир вокруг… Я было словно внутри гигантского мыльного или жвачного пузыря. Когда я об этом подумал, мне стало так смешно, что я расхохотался. И это последнее, насчёт чего я точно могу сказать: это случилось в Полисе-1.
Всё, что было дальше, – начиная со следующего шага сквозь пузырь и заканчивая потерявшимся Ракушонком – путалось и сливалось. Прошло больше десяти лет, а я так и не знал, по какую сторону временного коллапса оказался в тот вечер.
Глава 26
Плоскости
Сначала я ничего не заметил. Только сильный, точащий голод… Вернулся домой как ни в чём не бывало. Удивился только, что меня не отругали за то, что я лазил во временную петлю, – я-то ждал нахлобучки. Мама велела отмыться от грязи (остатки мыльно-жвачного пузыря), накормила и уложила в постель («Какой-то ты вялый. Поспи, Тоша»).
Никто, кроме мамы, никогда не звал меня Тошей. Коллеги – Тони или Антоном, кто помладше – по имени-отчеству. Веник, напарник и лучший друг, постоянно выдумывал дикие, на древний лад вариации вроде Антониана, Антония и Антонелло. Девушки, с которыми я встречался, все как одна называли меня чопорным «Антон». Катя-Женя как-то, смеясь, назвала Тоником. Вот и все имена, Тоша-Антоша.
Когда я был мал, всё это мало меня волновало. Была мама, были друзья, была школа и мечта, были другие мальчишечьи дела. Но с годами я находил всё больше различий. Они путали, мешали… Однажды я заметил, что мама перестала называть меня Тошей. В ответ на мой вопрос она пожала плечами: «Я никогда не называла тебя так, Антон».
И ведь у меня не было против этого никаких доказательств. У меня вообще не было никаких доказательств первые два года. А потом я вдруг понял, что пропал Ванёк. Два года я не вспоминал о нём, даже косвенно, даже случайно, и ни разу не задумался о друге с того самого вечера: он испарился из памяти.
А потом вдруг вспомнил. Почему? Не знаю…
Я решил расспросить о нём маму. Она снова пожала плечами – мол, я не упомню всех твоих друзей, Антон. Но это была неправда, я уверен. Ваня часто заходил к нам в гости, каждое лето его родители брали меня на дачу – на день или два. А каждый год мы с мамой вместе выбирали для него подарок на день рождения. Мама не могла о нём забыть – если только он существовал.
Чувствуя лёгкую панику, я попытался объяснить ей всю эту кутерьму. Мама сначала отмахивалась, а потом испугалась и отвела меня к психологу. Оттуда подростка с неустойчивой психикой направили к психотерапевту, затем к неврологу… В конце концов тихий, склонный к галлюцинациям психопат, каким меня нарекли, попал в специальную лечебницу и пробыл там почти год. Представляете?..
Первое время такое положение вещей доводило меня до неистовства – я боялся, что действительно сошёл с ума. Боялся – но только до тех пор, пока я не понял, что вместе с Ваней из моей жизни исчез отец. Уж его-то я выдумать не мог.
⁂
Спустя год я выбрался из лечебницы другим: меня заставили поверить, что никакого раздвоения не было, не было никакого альтернативного прошлого. Заверили, что у меня обязательно появятся отличные друзья, а давний сон о розовом мыльном пузыре – всего лишь следствие увлечения фантастическими книгами. Маме строго-настрого наказали следить за тем, что я смотрю и читаю, выписали мне гору пилюль, которые следовало принимать ближайшие полтора года, меня поставили на учёт и наконец выпустили на волю.
