Про отца я не стал ничего себе в объяснение придумывать. Просто старался о нём не думать. Так было спокойнее.
Я стал тихим, послушным, забитым. Почти уверился, что друзей у меня никогда не будет. Попросил маму разрешить мне не ходить в школу. Она, напуганная «психической травмой» и зашуганная врачами, тряслась надо мной и пыталась всячески сгладить дурные впечатления. Так что в школу и вправду разрешила было не ходить. И это была настоящая лафа – один из бонусов психушки.
Этим-то я обязан тому, что стал технарём. Я не тратил время на ненужные предметы, на дорогу, на школьные дела. Почти не общался со сверстниками. Зато много бродил, готовился к поступлению в Техноинститут и очень много читал – в основном о том, о чём узнал в лечебнице.
В этом заведении лечили по особой методике: нас, неудачливых подростков, собирали в кружок и рассказывали о самом разном. Приглашали специалистов из совершенно разных областей: проектировщиков монорельса, конструкторов, смотрителей колоний, экологов с технических озёр. Как-то раз заглянула даже Главный инженер. Я был крайне удивлён тем, что это не мужчина. Строго говоря, её и женщиной было сложно назвать. Девушка, почти девочка с испуганными глазами. Как она умудрилась стать Главным инженером?.. Я хорошо запомнил её восхитительный рассказ о ранговом обществе, обмене личности и монолите небоскрёба «Отверженный», где содержат тех, чей характер не удалось стереть.
На следующий день после её визита я поинтересовался у своего врача, как она стала Главным инженером в столь юном возрасте. Врач выслушал меня, вздохнул и назначил новый курс антигаллюциногенов.
– Антон, к нам не приходил никакой Главный инженер. В Полисе нет такой должности.
К тому времени я пробыл в лечебнице уже несколько месяцев. Связь с действительностью слабела под напором таблеток, я был почти готов ему поверить. Но на всякий случай записал имя той девушки в блокнот – сочетание, красивое и острое, как гранёные камушки на берегу: Яна Камински.
Потом в один день к нам пришли архитектор, специализировавшийся на сверхвысоких строениях, и начинающий технарь – парень, только-только защитивший практику и поступивший на работу в Бюро Ре. И этот день стал ключевым в моей жизни «по эту сторону Полиса».
«По эту сторону Полиса» – так я мысленно называл всё, что произошло после «жвачки».
Итак, в тот день я определился с профессией и нашёл занятие – начал учиться всерьёз концентрировать материю и направлять импульсы. Мой врач был несказанно доволен, ведь для этого к нам и приглашали гостей: хотели увлечь, завлечь, отвлечь пациентов от их выдуманных миров. В большинстве случаев это получалось, вышло и со мной. Так что, вернувшись домой, я с радостью игнорировал школу и занимался только тем, что требовалось для поступления в Технический институт. Тем, что захватило меня с головой.
Мама втихомолку радовалась, что я больше не заговариваю о Ване, об отце и о своём детстве, которого она не помнит. Она твёрдо знала, что всё это было моей выдумкой и почти побеждённой болезнью. И всё-таки, помимо неприятностей (ну так, полтора года в психушке; мелкая досада), болезнь дала мне восхитительную перспективу стать технарём. Учись я в школе, как обыкновенный подросток, я бы, уверен, не вытянул экзамен. Но в режиме, когда я занимался только тем, чем хотел, и почти всё время тратил на будущую специальность, я сумел поступить туда, куда стремился.
В те месяцы я подолгу гулял по улицам вдоль монорельса, забредал в специфические технолавочки, глазел на выездные драконьи ярмарки. Мама не запрещала – в конце концов, мне было уже шестнадцать. Трудно спорить с шестнадцатилетним, даже если он вежливый, молчаливый и до сих пор принимает таблетки, берегущие хрупкую психику от рецидива.
Однажды, забравшись достаточно далеко от дома, – в той части Полиса я ещё никогда не бывал – я решился на первый практический эксперимент. Не дав себе времени подумать и отступить, с усилием сгустил воздух, сконцентрировал влагу преддождевого марева и остолбенел, увидев, как на асфальт падают крупные капли – ровно туда и столько, на сколько у меня хватило сил.
Я приполз домой полуживой от усталости и пьяный от возбуждения. Мама догадалась обо всём с первого взгляда – я ведь ей не раз рассказывал о том, что учусь управляться с импульсами. Потому-то она не удивилась, не встревожилась, не спросила, отчего я такой встрёпанный, – она вообще была очень спокойная, очень сдержанная, моя мама. Только накормила, велела умыться и уложила в постель.
И вдруг мне стало жутко. Я заметил, что всё было ровно как в тот раз. Я уже засыпал (сил после первого эксперимента не было никаких), когда она ласково склонилась надо мной:
– Поспи. Какой-то ты вялый, Тоша.
Я вырубился мгновенно – и провалился в ужас временной петли. Сон допускает вольности, во сне размышлять проще, во сне я не сошёл с ума. А когда проснулся, то отбросил последние иллюзии. Четыре года назад я действительно попал в иной Полис по другую сторону временного коллапса. Как это произошло, я ещё не знал, но теперь понял, что снова проскочил на обратную плоскость, в Полис своего детства.
Тогда и пришла первая смутная догадка о том, что пересечение происходит в момент непосредственного контакта с петлёй либо в момент сильного сходства. Конечно, впоследствии у меня было не очень-то много возможностей проверить эту гипотезу… Всего одна, если точно. Всего одна. Но какая…
Глава 27
Мой лучший друг Вениамин
Я ещё чуточку повспоминаю о детстве, хорошо? Чуточку ностальгии по моему другу, по моему закадычному дружку. А потом понесёмся дальше – туда, где в дестабилизировавшейся временной застрял Ракушонок.
Итак, Ванёк. Или Ванька. Или Иванива (так его звали совсем мальком) – как будет угодно; я называл его и так и эдак. Он был задирой и хамом – чем старше, тем харизматичнее. К тому времени, как он, а следом за ним и я подобрались к временной петле, друг уже вовсю гулял с девчонками. Тринадцать лет, а по нему вздыхали и старшеклассницы.
Я не завидовал, куда уж. Я и тогда-то, до лечебницы и всех этих таблеток, был скромным – отглаженные манжеты, покорный взгляд, никаких дерзостей, драк и стычек. Зато какой сокрытый в сердце пыл… Но внешне я был тихоня.
Разок – гораздо позже, когда мне уже подкатывало к двадцати, – я пытался ввязаться в крутую компанию. Соответствующе оделся, явился в клуб «Малибу». Но дружеского общения не вышло: давка была такая, что я едва не задохнулся. Толпа выбросила меня к краю танцпола, к барным стойкам и мощным кондиционерам. Там я отдышался, отряхнулся и, слегка хромая, побрёл задним ходом прочь. Больше я с маргиналами не связывался, и единственным хулиганом в моей жизни остался Ванёк.
А может, и не единственным – я не разобрался в этом до сих пор. Может быть, Веник, с которым я познакомился в первый рабочий день в Бюро Ре, Веник, ставший моим напарником, сожителем, другом и почти братом, – может быть, именно этот Веник, лохматый и харизматичный, и был Ваньком – там, по другую сторону временного коллапса.
