С удивлением и грустью я вспоминал ощущения, накрывшие меня, когда я прикоснулся к чистому времени. Катина ладонь, Катины пальцы… И что? Сейчас я с большей теплотой думал о незнакомой мне Вениковой Иляне, о которой тот уже прожужжал мне все уши. А Катя стала… нет, не надоевшей куклой, конечно нет! Катя осталась красивой, умной, блестящей, но стала совсем чужой. Просто так, без повода. Может, мои нервы, вкусы и принципы слегка подрасшатались от временных брожений. А может, просто такова неверная человечья (или конкретно моя) природа – в отличие от драконьей… Порой я с жалостью чувствовал, как внутри, словно угольки, на которые подул ветер, вспыхивают быстрые искры. Так случилось, например, в кондитерской, когда я поднял глаза от витрины и увидел Катино отражение в стекле: в обрамлении вечерних огней, оранжевых, жёлтых и красных, она держала большое безе, такая милая и такая близкая. Но Катя улыбнулась, спросила, не хочу ли я чаю, я покачал головой, и наваждение ушло. Наваждение…
Неужели и раньше, до всей истории с временным коллапсом, это тоже было наваждением?
Думать так было печально, но одновременно это словно оправдывало мою прохладу к ней. Я не понимал только, как Катя сама умудряется этого не ощущать. Не понимал, мучился от этого и не знал, как всё прекратить. Теперь я сам оказался на месте Веника – правда, к счастью (или наоборот), у меня не было никого, кто бы мне за такое поведение вмазал.
Поезд нёсся.
…Поезд нёсся уже по второй части перегона за Техностанцией, и я глядел, как в окнах проплывают ранние вечерние огни.
В тумане темнеет рано… В конце концов, по своей пагубной привычке отсрочивать решения, я постановил для себя следующее: дождусь зимы и снега. Может быть, это загостившаяся в Полисе пасмурность так действует на меня – становлюсь раздражительным, злым, нетерпеливым. Может быть, снег и яркое зимнее солнце разбудят и искру…
И вот от этой фразы меня едва не стошнило. Муха болезненного самолюбия мощно укусила меня своим гадким жалом. Я решил немедленно звонить Кате – как только выйду из метро – и развязаться с ней тотчас.
Но, как всегда, всё закрутилось иначе. Меня вызвал Веник: сказал, что понял, как разрушить стеклянную стену около временного коллапса (видимо, опять поболтал со знакомыми с несостоявшейся новой работы). Велел, где бы я ни был, быстро подруливать к «Самурайскому глазу».
– Так не ночь же!
– Так и шо?
В общем, так и полетели. Про Катю-Женю я на время позабыл.
Глава 32
Выпьем, амиго?
Ресторанчик ютился в полуподвале – была в этом своя экзотика и романтика. А ещё – это напоминало историю знакомства Кати и Веника. Веник-Веник…
С низкого потолка свисали синие ленты и большие бумажные цветы. Освещение было в целом приятное, но у сцены уже зажгли прожекторы, и они, вращаясь, смешивали в глазах свои флуоресцентные пятна. Я сидел за просторным столом на полукруглом кожаном диване. Стол стоял в нише, свет и музыка тут были приглушённее, чем в основном зале, но всё равно раздражали.
Это были те минуты, когда раздражает всё вокруг.
В надежде отвлечься я подумал о Кате, которая должна была прийти с секунды на секунду. И с каким-то мрачным удовлетворением понял, что в этот самый момент она мне едва ли не противна. Её улыбка, её волосы, её жесты и даже то, что она закажет, – наверняка что-то девчачье, какой-нибудь салат из воздуха и невкусной зелени. Сам я заказал себе яблочный сок и греческий бургер. Соблазнительное описание: баранина, красная капуста, свежий сыр.
А Кати всё не было.
К тому времени я был уверен точно: это наваждение, сглаз, приворот – говорите как угодно. Это навязанная симпатия.
Мне принесли стеклянную бутылочку сока и глиняную прямоугольную тарелку вроде подноса. На ней балансировала плошка с огурцами в остром маринаде и возвышался громадный бургер, прожаренный до того, что сеточка от лопатки на верхней булке была обугленно-чёрной.
Я вонзил вилку в огурец, откусил кусочек, прожевал. Почти мгновенно на глазах выступили слёзы – до того было остро; я порадовался, что вовремя заказал сок. Бургер тоже оказался острым, но съедобным. Первые куски были восхитительны, однако потом я дошёл до чего-то горького (вероятно, красная капуста) и уже не заметил ни свежего сыра, ни сочной баранины. Допил сок и заказал следующий напиток. В тот момент, когда передо мной поставили горячий апельсиновый шоколад, произошло сразу два события: со сцены грохнула иностранная музыка, а в дверях, рука об руку, появились Веник и Иляна.
«И почему все истории начинаются в тавернах?..» – с вялым интересом подумал я, разглядывая спутницу друга. Она было что-то среднее – вроде бы уже не невеста, но вроде ещё и не жена. В связи с Вениковым родом занятий брак, помимо торжества влюблённых сердец, оборачивался сложной электронной волокитой. Поэтому у Иляны заветный штамп мог появиться в любой момент, а вот у Вениамина с этим до сих пор были проволочки. Я потихоньку стыдливо злорадствовал, пока не понял, что и мне в своё время предстоит та же участь. Если я, конечно, не уволюсь или не решусь не жениться вовек, к чему я в нынешнем злом состоянии был близок, если честно.
Вениамин и Иляна застыли на пороге, оглядывая ресторан. Да, на первый взгляд тут необычно, и, кажется, вопреки моим наставлениям, Веник даже не заглянул в «Амиго» накануне. Я уже приготовился усмехнуться их уходу в какое-нибудь более тихое место, но они вдруг улыбнулись друг другу и пошли прямо в зал, сквозь толчею развесёлых завсегдатаев из громадного офиса по соседству. А пока они искали свободный столик, у меня были последние минуты тишины и соответственно время, чтобы вернуться к мыслям о тавернах и о том, почему все истории начинаются именно там.
Пожалуй, всё из-за того, что таверны стоят на перекрестье путей – либо в шумных городах, либо в больших деревнях, за частоколами и глинобитными стенами которых люди чувствуют себя в безопасности и готовы не только предаваться веселью, но и заключать союзы, проворачивать сделки, составлять планы и обдумывать злодейства. Кроме того, в тавернах тепло. В каменном очаге бушует огонь, за окном свистит ветер, на столах, словно по волшебству, появляются еда и пиво (или эль, для утончённых). Дальше дороги немного разнятся: усталых странников ждут добротные комнаты наверху, а пилигримов и сумасбродов – новые пути, ведущие от дверей таверны в тишину и шорохи леса, в порты и верфи, в подземелья и погреба, в новые города и страны. Но самый главный путь, путь к своему порогу, очень редко начинается в придорожном кабаке…
Ладно. Ладно. Тони, поспокойней, поближе к делу.
Я чувствовал, как внутри клубится раздражение, помноженное на усталость и злость. Уже нацелился попросить у приближавшейся официантки чего-нибудь покрепче сока, когда в кокон недовольства вдруг просочился тёплый вафельный аромат. Я с недоумением оглянулся, безотчётно вдыхая чудесный запах. И заметил за соседним столиком – точно таким же, как мой, с кожаным диванчиком в нише, – Веника и Иляну. На мгновение меня пронзила острая зависть к этой имбирной парочке, такой шоколадной, такой идеальной. Они улыбались и держались за руки, разглядывая меню. Словно искупанные в милоте.
