Я от души хлопнул дверью и с удовольствием опрокинул горшок с гиперикумом у порога.
⁂
Такие иллюзии мадам моделировала частенько. Иногда я терял самообладание, и тогда она читала мои мысли (ох, простите, невербальный поток), наказывала за неприлежание вакуумом, заставляла вести конспекты и сдавать по ним зачёты.
Я ненавижу её. Я её не-нави-жу. Я её выведу из игры, когда-нибудь выведу так, что она больше никуда не сунется. Я ненавижу её. Я-её-не-нави-жу! С некоторых пор я цеплялся за эту мантру, чтобы не сползти в злобное безумие.
Мадам делала это – иллюзии, – чтобы я научился справляться с галлюцинациями, непременными спутниками возвращения в реальность. Может быть, постепенно мне это и удавалось; но вот нервишки стали совсем в хлам.
Мне кажется, Фуфур мониторила моё состояние, и, когда я в очередной раз падал в пучину уныния, попадал в капкан возбуждения или плыл по волнам бессмысленного безволия – одним словом, был наиболее уязвим, – без предупреждения помещала меня в иллюзии. И далеко не сразу я мог распознать, что это – не явь.
⁂
Катя подошла ко мне, когда я стоял, облокотившись на подоконник, рассматривая далёкие огни Полиса. Они расплывались кляксами и вспышками – оранжевые, алые, золотые. Руку протяни – достанешь. Но не достать.
– Антон?
Она легонько тронула меня за плечо. Я обернулся. Присвистнул.
– Здорово выглядишь! У мадам какой-то приём?
– Нет. Просто… захотелось.
Я оглядел её с ног до головы. Тёмно-красное, почти бордовое вечернее платье. Открытые плечи, изящное хрупкое ожерелье, тяжёлые серьги. Уложенные в высокую причёску волосы и неброский, аккуратный макияж. Так не одеваются из-за «захотелось». На такое «захотелось» надо потратить немало часов. По крайней мере, так мне кажется.
– Врёшь.
– Я и забыла. Ты же умеешь читать мысли…
– Только не скажи такое при мадам! А то лишением сладкого не отделаешься. Надо говорить – считывание невербального потока.
– Ладно. Я запомню, – серьёзно кивнула Катя и подошла ближе. – Но ты ведь тогда понял, зачем я так… так оделась.
– Не-а. Ты не поверишь, но от считывания невербального потока устаёшь. Иногда, знаешь ли, хочется просто пообщаться с человеком. Без всех этих штучек.
– Я для тебя так оделась, – сказала она.
– Да?.. – только и сумел ответить я. Что-то отозвалось внутри – как далёкий колокольчик. Но всё, всю романтику, если она и осталась, перебивала усталость. Я зачем-то подумал об Иляне.
Катя заправила прядь за ухо и внимательно посмотрела мне в глаза.
– Да.
– И что же ты хочешь?
Она положила руки мне на плечи, и лицо её – красивое, узкое, с сине-серыми глазами и нежно-розовыми губами, прямым носом и чёткими, с упрямо-удивлённым уголком бровями, – оказалось близко-близко. Мне почему-то захотелось, чтобы пошёл снег, а её волосы распустились по плечам.
Катя тут же потянулась к причёске, вынула шпильки и взъерошила свои русые кудри. Шпильки со звоном упали на пол. Закружился снег.
Я хочу этого или нет?
Что-то не так со мной. Что-то не так.
Сумерки стремительно сгущались. В полумраке Катя нашла мою руку и легонько сжала. Вся она в эту нашу встречу была такая лёгкая, хрупкая, тихая – совсем не та яркая, искристая и напористая, как в вечер чаепития в «Барбаксе».
Я не сразу понял, что склоняюсь к ней ближе и ближе. Я как будто раздвоился: часть меня – усталый, раздражённый Антон – злилась: это уже не первый такой момент, и по-любому всё снова смажется, и почему я опять, опять наступаю на те же грабли?
Вторая часть, второй Антон вдыхал лёгкие Катины духи́ с нотками мандарина и ежевики, наслаждался моментом и ни о чём не думал. Глаза у неё были очень красивые, как ледяной океан с искорками бирюзы, как дым просыпающегося вулкана.
Правда, был ещё третий Антон, ученик мадам Фуфур. Он прорывался сквозь раздражение первого и ласковую апатию второго и вторгался, болезненно всверливался в самые глубины подсознания, пытаясь разложить ощущения по полочкам: иллюзия – или правда?
Я запутался.
Всё было очень настоящим: картинка, запахи, звуки; у Кати даже волосы слегка подрагивали от моего дыхания, и я различал тень от едва заметного персикового пушка на её щеках. Какая у неё была гладкая, нежная кожа. И ресницы длинные-длинные. А на них – снежинки.
Она ни о чём не спрашивала, просто стояла рядом, а я всё ещё никак не мог взять себя под контроль. Уже понимал: иллюзия же, иллюзия. На самом деле не может она быть такой идеальной, такой гладкой, тихой, свежей. Наверняка это опять Фуфур залезла ко мне в мозги и подправляет восприятие.
Мне было жаль ломать такую иллюзию. Очень качественную, очень настоящую, очень желанную. Не хватало только какой-нибудь тихой музыки… Уже краем глаза, вдохнув, чтобы разломить небыль, как яичную скорлупу, я услышал тихие снежные аккорды. Что это? «Снег идёт» или адажио «Яны»?..
Никакой не снег, нет, нет, нет… Это всего лишь пепел, засы́павший узорчатый пёстрый ковёр в её кабинете. Я снова поднимался с колен, стряхивал с джинсов пыль, кивал мадам и уходил. В который раз. Фуфур снова не поднимала на меня глаз, скупо хвалила или указывала на недочёты, не отрываясь от своих заметок по управлению миром.
Я уходил, долго лежал без сна в своей комнате в мансарде, листал выданный мне талмуд с записями о времени и старался не думать. Всё повторялось вечер за вечером с той только разницей, что с каждым разом распознать иллюзию было всё легче, но сами иллюзии засасывали меня всё прочнее. Каждый вечер подкидывал мне всё более сложный выбор. И – не из всякой небыли я хотел уйти.
Почему же сегодня я не остался в том вечере с Катей навсегда?
– Антон.
Я перевернулся на бок и вскочил с кровати. На пороге стояла Катарина-Женевьева.
– Только не говори, что оделась так из-за меня.
Она, кажется, растерялась. Агрессивный Антон брал верх. Я не желал быть с ней аккуратным.
– Зачем ты пришла? Опять она?
– Я сама… Мадам ни при чём.
– А ты знаешь, что она каждый вечер подсовывает мне в иллюзии? Тебя! Мне с каждым днём всё сложнее, Катя. Я не хочу допустить этого даже в иллюзии. Нет, нет и нет. Мне непросто бороться с этим во сне. И я хочу отдохнуть хотя бы наяву, Катарина-Женевьева! Оставь меня в покое, пожалуйста. Уходи. У-ходи.
– Но ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы я ушла, – просительно проговорила она, куда больше похожая на Катю из иллюзии, чем на Катю из жизни. – Ты хочешь, чтобы я осталась… Хочешь чаю?
– Уйди, Кать.
– Как скажешь…
Как-то съёжившись, побледнев, она растаяла. Я свернулся в кровати, уставился в стену. Всё это – моё пребывание у мадам – было похоже на психушку из детства. Только теперь я пришёл сюда сам и уйти тоже должен был сам, в здравом уме. Когда главврач Фу выпустит меня отсюда? Что велит делать дальше? Она же растит из меня Горлума, голема, своего разумного солдатика… Фурфин Джюс на мою голову!
